Однажды две маленькие девочки рассматривали альбомы по искусству. «Они же тут все голые!» – захихикала одна, показывая на картины великих мастеров. «Это ты будешь голая, если разденешься, –
рассудительно ответила ей подруга, – а они обнаженные!»

Мне не известно точно, на какие картины или скульптуры смотрели эти девочки – может быть, как раз на изображения Адама и Евы. Но вторая девочка очень точно уловила суть дела: бывает непостыдная нагота, которая свидетельствует о красоте человеческого тела, именно ее и воспевали художники всех времен и народов. А бывает состояние униженного, беззащитного, опозоренного человека, которое мы и называем словом «голый». Даже если один человек застал другого без одежды совершенно случайно, если он немедленно вышел или зажмурился – оба все равно будут воспринимать это происшествие как что-то очень стыдное, порой даже разрушительное для их отношений.

Понятие «одетости», конечно, различается в разных культурах и даже в разных ситуациях внутри одной культуры. Где-то требуется сложный костюм из множества предметов, оставляющий открытыми только кисти рук и лицо (а иногда и они скрываются), где-то гостей можно встречать в узенькой набедренной повязке и бусах. Но представление об одежде, отсутствие которой означает позор, свойственно почти всему человечеству, и доводы принципиальных нудистов, которые призывают отказаться от прежних стереотипов и раскрепоститься, воспринимаются очень немногими.

На самом деле, это можно назвать родовой памятью человечества о том, что случилось в эдемском саду. Разумеется, поэтический язык первых глав книги Бытия, где описывается эта история, в высшей степени метафоричен, поэтический, поэтому нам трудно бывает понять, какая именно реальность скрывается за тем или иным словом, образом, описанием. Но, с другой стороны, общие идеи Библия излагает вполне ясно.

Итак, об Адаме и Еве после сотворения говорится: и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились (Бытие 2:25). Здесь употреблено еврейское слово וםֹר ע (аром), которое обычно обозначает непостыдную наготу. В таком виде рождаются младенцы (Иов 1:21 и Екклесиаст 5:14), в таком виде могли находиться даже пророки, возвещавшие некую важную весть (Исаия 20:2-4). Сравнение с младенцами особенно важно для нас: маленький ребенок не знает стеснения, потому что ему нечего скрывать, особенно перед своей матерью. В радости или горе он бежит прежде всего к ней, чтобы поделиться любовью или получить утешение. Он легко и естественно может быть в ее присутствии самим собой, и ему нет никакой нужды что-то прятать.

Такими были перед Богом и Адам с Евой, и друг от друга им было нечего скрывать. И теперь только иногда возвращается к нам тень этого состояния непостыдной наготы – между людьми, которые бесконечно любят друг друга и доверяют друг другу…

А что произошло дальше? Эту историю помнят практически все: змей уговорил Еву сорвать запретный плод, а Ева поделилась им с Адамом. В змее обычно видят сатану – падшего ангела, который сознательно выбрал борьбу против Бога, и постарался привлечь на свою сторону первых людей, заставив их нарушить один-единственный запрет и тем самым начать жить по своей, а не по Божьей воле.

Но здесь от нашего внимания ускользает еще одна важная деталь, если мы только не читаем книгу Бытия на языке оригинала – древнееврейском. Там ничего не говорится о змее как о сатане, но ему дана довольно странная характеристика: змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог (Бытие 3:1). И больше о нем не сказано ничего. При чем здесь эта хитрость? Дело в том, что на еврейском языке слово «хитрый» произносится и пишется почти так же, как и «нагой»: וםּר ע (арум).

Что предложил змей Еве? Пойти на определенную хитрость. Он сказал, что Бог запретил людям вкушать плоды с древа познания добра и зла, потому что, вкусив их, они сами стали бы богами. И Ева, как мы
теперь знаем, согласилась со змеем, а потом убедила и Адама. Они вкусили плодов с древа познания добра и зла.

И вот теперь новое знание действительно пришло к Адаму и Еве. Но узнали они совсем не то, что собирались: и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания (Бытие 3:7). Наш Синодальный перевод никак не отмечает эту разницу, но в оригинале здесь стоит другое слово, чем в рассказе о непостыдной наготе. Здесь стоит слово ם ירֵע (эйром). Это не «нагой», а именно что «позорно голый»: так выглядят угнанные в рабство пленники (Второзаконие 28:48) или женщины, с которых насильно срывают одежду (Иезекииль 16:39). Невинная нагота младенчества сменилась мучительной неодетостью подростка, который сам стесняется собственного тела и старательно прячет его от других.

По сути дела, это история о том, как невинно-нагие (аром) люди захотели стать хитрыми (арум), а в результате обнаружили, что они голые (эйром).

Что же произошло дальше? И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: «Где ты?» Он сказал: «Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся». И сказал Господь Бог: «Кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» (Бытие 3:9-11)

Основной смысл этого разговора вполне понятен: Бог не сразу осуждает людей, он оставляет им возможность для раскаяния и даже Сам подталкивает их к этому, как и разумный родитель не торопится
наказать непослушного ребенка. Любое непослушание поправимо, если есть главное – доверие, если есть желание совместно найти выход из сложной ситуации.

Но почему такое важное место отведено в этом диалоге наготе? Ведь совсем не она была главной в истории о грехопадении. Видимо, потому, что вся эта история построена вокруг противопоставления двух
состояний наготы: первой, невинной, когда человеку нечего скрывать от Бога и от другого человека, и второй, мучительной и постыдной, которая заставляет прятаться и оправдываться. Ее осознание не появляется само, кто-то или что-то должно сказать об этом человеку – и «глаза открывает» ему не столько сам плод, сколько сознание того, что единственная заповедь Бога нарушена и теперь человеку есть, что от Него скрывать.

Особенно хорошо становится это видно, если посмотреть, как развивается далее диалог Бога и людей.

На вопрос, не ели ли он плодов запретного дерева, Адам отвечает: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». И сказал Господь Бог жене: «Что ты это сделала?» Жена сказала: «Змей обольстил меня, и я ела». (Бытие 3:12-13). Словом, виноват кто угодно, но только не я: змей, жена, или даже Сам Бог, который дал мне эту жену.

Человек, совершивший грех, не может больше выходить навстречу Богу радостно и открыто, он прячется за других людей, чужие слова, поступки и обстоятельства жизни, как прячет он свое тело за
одеждой. Вместо правды приходят оправдания.

Собственно, вся остальная Библия – рассказ о том, как трудно и мучительно возвращалось человечество от этих оправданий к утраченной правде, как заново училось оно «наготе перед Богом», когда
ты не пытаешься кого-то из себя изобразить, а остаешься в Его присутствии тем, кто ты на самом деле есть.

Этим, кстати, объясняется в Библии очень многое. Например, когда мы читаем в Псалтири проклятия в адрес врагов или хвалу в свой собственный адрес, нам кажется это чем-то неприличным: воспитанные люди так не говорят. Но это пример той самой наготы перед Богом, когда человек приносит Ему все свои чувства и
состояния без прикрас, искренне говорит Ему, что чувствует и чего желает. Да, перед другими людьми мы не можем и не должны настолько раскрываться, потому и придумывают люди одежду приличия и вежливости, но даже самый роскошный наряд ничего не скроет от глаз Бога.

Можно только надеяться, что в Царствии Небесном у преображенных, изменившихся людей уже не будет повода стыдиться Бога и друг друга. Английский писатель К.С. Льюис в своей замечательной книге
«Расторжение брака», описывая обитателей рая (или, точнее, преддверия рая) образно говорил об этом так:

«Одни были одеты, другие обнажены, но обнаженные были нарядны, а одежды не скрывали прекрасных очертаний тела». Хочется верить, что это действительно возможно, и что первый шаг к этой нарядной наготе
мы делаем у крещенской купели – когда не просто снимаем с себя одежду, а обращаемся к Богу с доверчивостью младенца, которому ничего не надо скрывать.

Андрей Десницкий