#диктат_немощных #соблазны #духовный_рост

ДИКТАТ НЕМОЩНЫХ

Глава 14-я Послания к Римлянам начинается так: «Немощного в вере принимайте без споров о мнениях. Ибо иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи. Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест, потому что Бог принял его».

Николас Томас Райт в своих комментариях на это Послание пишет о том, что, «начиная наставления с призыва быть терпимым к “немощным”, он [Павел], видимо, исходит из того, что большинство христиан “сильны”».

В этом плане довольно интересно обратиться к реалиям наших современных евангельских церквей. А реалии таковы, что создается впечатление, будто все обычаи наших церквей – вероучительные, мыслительные, поведенческие – базируются не только на предположении о том, что большинство христиан немощные, но и на некоем одобрении такого положения вещей, согласии с ним.

Мы еще готовы принимать содержание первого из процитированных предложений апостола Павла – о принятии немощного в вере. Но уже смысл призыва, обращенного к «немощным», – призыва к отказу от осуждения тех, кто к данной категории не относится, – явно выпадает из сознания как самих «немощных», так и церкви как таковой. Ибо церковь зачастую оказывается «приспособленной» именно для «немощных», причем приспособленной таким образом, чтобы эти «немощные» всегда оставались немощными (на этот раз пишу данное слово без кавычек).

Поделюсь двумя жизненными примерами.

Однажды, преподавая миссиологию в одной аудитории, я столкнулся с возмущением одного из присутствовавших пасторов. Возмущение было вызвано моими словами о том, что задача пастора вовсе не заключается в том, чтобы всегда давать готовые ответы на все вопросы и приучать членов церквей к тому, что на все вопросы они могут получить готовые ответы от пастора. Я сказал, что задача пастора – взращивать христиан, то есть приближать их к самостоятельности в мышлении, принятии решений и т. д.

Упомянутый пастор был с этим крайне не согласен. Он утверждал, что перед Богом он будет (почему-то) отвечать именно за то, давал ли он эти готовые ответы. Я не берусь в данном случае предполагать, откуда вообще могло возникнуть в сознании этого человека такое представление. Это, что называется, без комментариев.

Второй пример более анекдотичен, хотя столь же реален. В мою бытность заведующим вечерним отделением одного высшего богословского учебного заведения произошел следующий случай. Подходит ко мне как-то группа пожилых братьев, по всему виду которых явно можно было сказать, что в церкви они не первый десяток лет, во всяком случае – со времен Советского Союза. И жалуются эти братья мне на то, что в «группе прославления» у нас почему-то поют «сестры в брюках», что является явным «соблазном». Я, разумеется, был вынужден просто сказать братьям, что помочь им ничем не могу: не мог же я объяснять им, что не в их возрасте (как физическом, так и духовном) «соблазняться» женскими брюками и строить из себя «немощных».

Между тем оказывается, что в церкви всегда нет недостатка в желающих сослаться на свою «немощность». Но эти «немощные» готовы диктовать свои условия, причем именно с тем самым осуждением, против которого именно их, «немощных», предостерегал апостол.

В результате, как уже было сказано, – вся церковь оказывается приспособлена именно под них.

И сегодня уже даже излишне перечислять такие мелочи, как все то «бытовое» законничество, которое тянется еще с упомянутых советских времен и проявляется в банальной зацикленности на «пище и одежде». Сегодня хочется обозначить более серьезную проблему.

Оказывается, церковь наполнена более серьезными запретами, созданными с оглядкой на «немощных». Это уже не просто запреты на «женские брюки». Сегодня это запреты на обсуждение в церкви неудобных тем, запреты на самостоятельное мышление, запреты на выход в этом мышлении с «дозволенного общего уровня».

Действительно, на одни темы наложено негласное табу, и многие мои знакомые даже из числа профессиональных богословов говорят о том, что еще очень и очень не скоро церковь вообще окажется в состоянии их обсуждать. Другие темы (пресловутая «политика») запрещаются вполне открыто и достаточно агрессивно…

И мы пришли к тому, что сегодня церковь просто-напросто согласилась оставаться собранием «вечно немощных», причем лелеющих и холящих свою «немощность». Но на одно у этих немощных сила есть всегда – а именно, на осуждение.

Между тем хочу обратить внимание на один стих в 14-й главе Послания к Римлянам, который обычно выпадает из контекста всех наших рассуждений о «принятии немощного». Это 9-й стих: «Ибо Христос для того и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми», после которого мысль Павла развивается интересным образом: «А ты что осуждаешь брата твоего? Или и ты, что уничижаешь брата твоего? Все мы предстанем на суд Христов» (Рим 14:10).

Воскресение Христа (то есть самый центр евангельской вести) связывается с недопустимостью осуждения брата: раз Христос воскрес, то мы воскреснем и перед ним предстанем на суд. Недопустимость осуждения выводится из воскресения! Это не скучное моральное назидание, а логический вывод из всего смысла христианского учения.

Итак, диктат «немощных», который, кстати, вообще не бывает без осуждения, не является безобидным вариантом церковного устройства. Это серьезная проблема.

Само наличие немощных – не проблема. Но эти немощные (если писать это слово без кавычек) при нормально организованной жизни церкви должны со временем выводиться из своего немощного (или младенческого) состояния. Невозможно иначе как некий казус воспринимать ту ситуацию, при которой «немощность» становится образом жизни христианина и целой церкви и начинает безапелляционно диктовать свои условия.

Алесь ДУБРОВСКИЙ