Я НЕ ЗАКРОЮ ДВЕРЬ ПЕРЕД СВОИМ НАРОДОМ

Нет, я не буду. Не трудитесь меня уговаривать. Я не буду делать это. Я знаю, что написано в своде наших правил. Я знаю о традициях. Я знаю все библейские тексты. Я знаю, что те, кто убеждают меня сделать это, исходят из давней, освященной веками убежденности. Я все это понимаю.

Но я не буду этого делать. Я не закрою дверь перед своим народом. Я не скажу никому из них: «Не мой народ».

На протяжении десятилетий в моей общине были взрослые, которые никогда не расставались с подгузниками, так и не овладели языком и не крестились. Все-таки они мои дети. Если они попадут в ад, я пойду с ними. Если на небесах для них нет места, меня не интересуют небеса. Как какое-то место может быть раем, если мои дети были оттуда исключены, потому что они не могли справиться с требуемыми задачами, и не могли получить необходимые пропуск туда?

В моей общине есть люди, над которыми совершали насилие под религиозными картинами, висящими на стене, и на кухнях людей, работающих в церкви. Затянувшиеся последствия этого злоупотребления создали в них барьеры для той веры, которую мы справедливо прославляем. Эти жертвы жестокого обращения не являются «образцовыми христианами». Но, конечно же, вы не думаете, что я добавлю последнее слово насилия над ними: «Это не мой народ». «Здесь таким не рады».

Я также знал в широком кругу святого семейства, именуемого церковью, и насильников. Мужчины и женщины, жестоко обращавшиеся с детьми, и сексуально и иным образом. Некоторых из них справедливо посадили в тюрьму. Они разбивают мне сердце, эти уродливые сыновья и дочери Бога, причиняющие вред молодым людям. Иногда я не хотел бы знать их, не видеть их лица, на знать их дела. Вы можете подумать, что я могу оправдать отречение от этих насильников, потому что я знаю и люблю их жертвы, но я отказываюсь. Они все — мои.

В мой круг входят врачи, которые потеряли свои лицензии и, возможно, разум и, конечно, религию своего детства. И вы хотите, чтобы я отрекся от них сейчас? Теперь, когда они больше всего нуждаются в доме, который они уже не смогут потерять? Теперь, когда о них нужно заботиться после десятилетий заботы? Они могут быть небезопасны для пациентов, поэтому их лицензии пришлось забрать. Я понимаю. Но на самом деле, неужели вы думаете, что я бы добавил это последнее проклятое слово: ты — не один из нас? Не просите меня говорить такое. Я не буду.

В мою общину входят библеисты, богословы и ученые, которых их исследования вынуждают не соглашаться с тем или иным пунктом адвентистского вероучения. Их детство, образование, бабушки и дедушки и двоюродные братья и сестры, а также основная религиозная идентичность — все это адвентисты. Когда я был моложе, это были сначала мои учителя, потом сестры и братья. Теперь все чаще они мои дети. Вы думаете, что я, имея свои глубокие корни в этом сообществе, мог бы добавить свой голос к пронзительным доносам? Вы можете представить, что я присоединюсь к хору остракизма? Вы знаете, что я не буду это делать. Я не могу.

Если вы проследили со мной уже так далеко, пройдите еще немного дальше. Как насчет моих детей, которые ломают голову над вопросами гендерной идентичности и сексуальной ориентации? Я буду говорить о мужчинах, потому что лучше знаю их истории. Когда один из моих сыновей родится геем, попросите ли вы меня произнести слова отлучения или исключения из общины: «Не мой народ»?

Вы слышали его историю? Вы слышали о его неустанных, отчаянных поисках лекарства? Испытывали ли вы его боль от постов и визитов к психиатрам и христианским «специалистам по изменениям»? Чувствовали ли вы их отчаянную надежду после елеопомазания, что на этот раз, наконец, Бог ответит «да» на их пожизненную молитву и сделает их похожими на других людей? Вы сидели с ними в тот момент ожидания, на вершине арки их надежды, боясь задаться вопросом, вверх или вниз они полетят с это точки? Их вылечили? Потом сокрушительное, испепеляющее осознание: Бог сказал нет. Может быть, услышав все подробности этих историй, после того, как вы поплакали вместе с ними, вы все же сможете призвать религиозное рвение вынести приговор об отлучении. Я не могу. Я не буду.

Официальная политика нашей деноминации требует, чтобы мы приветствовали гомосексуалистов при условии, что они обещают безбрачие или приходят к нам только как гости. Требование вечного безбрачия — это предписание почти такое же жестокое, как дискредитированные ныне предписания их «изменения». Есть лица, для которых это возможно. Есть люди, гетеросексуальные и гомосексуальные, для которых это Божье призвание. Но за деноминационную политику проголосовали группы стариков, состоящих в браках десятилетиями. Они голосовали за то, чтобы возложить на других бремя, о котором они даже на минуту не подумали бы нести сами. Для большинства из нас предписание пожизненного безбрачия так же реально, как пробежать босиком по горе Ренье в шортах и футболке. Мы не будем отрицать, что это возможно, просто эта возможность исключает нас, всех наших друзей и детей.

Так что не скажу. Я не буду исключать из приветственного стола Иисуса моих детей-геев. Я не буду возлагать на них бремя, которое я бы даже не подумал нести на себе. Я лично обязуюсь тепло встречать своих детей-геев, требуя от них того же сексуального воздержания, которого мы ожидаем друг от друга, — верности.

Я приглашаю членов этого собрания встать вместе со мной и приветствовать тех, чья сексуальная и гендерная идентичность ненормальна.

Мы прославляем человеческий идеал, изображенный в историях о сотворении Книги Бытия: мужчина и женщина навсегда вместе в счастливом союзе, в котором рождаются дети. В идеальном мире люди бы жили именно так. Мы также присоединяемся к Богу в сострадательном приспособлении к реалиям этого мира. Уже в Бытии не каждый союз мужчины и женщины счастлив. Не каждый союз является моногамным. Так и в нашем мире. Не у каждой пары есть дети. Не каждый взрослый женится. Мы не подвергаем остракизму людей, которые сталкиваются с этим отклонением от идеала. Мы склоняемся к далеким от идеальных практическим решениям человеческих проблем. Некоторые отношения становятся настолько ядовитыми, что развод лучше, чем брак. В древности такого рода практичность выражалась в законах о полигамии и левиратном браке как о способе гарантировать, что ни одна женщина не останется без поддержки и защиты.

В нашем мире мы делаем скидку даже на одиноких людей — категорию человеческого существования, которая нигде не упоминается в библейской истории. Все в Библии были частью семьи. Некоторые из семей были безумно неблагополучны. На ум приходят Иаков и его четыре женщины, двенадцать сыновей и одна дочь. Но никто не был холост, не в современном понимании. Ни у кого не было собственной квартиры. В Сиэтле сорок процентов домохозяйств состоят из одиноких людей. И мы приветствуем этих одиноких людей в жизни нашей церкви.

Тем не менее, согласно своду правил деноминации, если мужчина не подходит для брака в традиционном смысле, мы должны сказать этому мужчине: «Поклянись в вечном безбрачии или услышь наше слово отлучения: «Не наш народ».

Я не могу сделать это. Я не буду делать это.

Мы адвентистская община. Общины не создают доктрины; это делает международная конфессиональная организация. Но мы принимаем решения о членстве. Мы можем предложить членство нашим братьям и сестрам, нашим сыновьям и дочерям, призванным Богом стать частью адвентистской церкви, не требуя, чтобы они соответствовали какому-то теоретическому стандарту образцового человечества. Мы можем учиться и расти вместе.

Я прошу вас встать со мной и сказать всем детям Божьим: «Мой народ. Мои братья и сестры. Мои дети. Все они.»

Джон Макларти — служитель на пенсии, прежде старший пастор церкви Грин-Лейк в Сиэтле.

============Перевод сообщества «Прогрессивные Адвентисты»https://atoday.org/my-people