ОДИН В ПОЛЕ

«Один в поле не воин» — все слышали эту поговорку. Сложно делать что-нибудь одному, а тем более впервые, сложно высказывать новые идеи, а не просто присоединяться к ним. Особенно если это идеи, которые многого требуют от человека, а выхода его страстям (например, жажде власти и насилия) не дают. В этом смысле миротворчество, если оно всерьез, — неблагодарное дело. Тем более сильными и мужественными людьми были те, кто осмеливался оставаться миротворцем тогда, когда все вокруг мыслили иначе. О нескольких таких людях я и хочу рассказать.

Отправимся в начало XVI века. 1520-е годы выдались трудными для Европы. Лютер в Германии, а Цвингли — в Швейцарии начали Реформацию; ее идеи быстро распространялись в других странах. Идея равенства людей перед Богом и попытка вернуться к евангельским нормам вызывали бурный энтузиазм, принимавший разные формы. Внутри самого протестантизма возникла группа, которая требовала возродить первохристианскую общину во всей полноте — с ее «неотмирностью», независимостью от государства и миролюбием. Адептов этой общины назвали анабаптистами (перекрещенцами), поскольку они признавали только крещение взрослых. Едва появившись, движение было подавлено и светской властью, и лидерами Реформации. На смену анабаптистам, говорившим о миролюбии, появились анабаптисты-революционеры. В Германии они были вдохновителями масштабной Крестьянской войны (1524–1526). Ими же в 1534 году была насильственно основана коммуна в немецком городе Мюнстере.

И в это бурное время вдруг появляется христианин-пацифист, и появляется там, где позднее произошла первая революция, вдохновителями которой стали протестанты, — в Нидерландах. Католический священник Менно Симонс, давно симпатизировавший анабаптистам и собиравшийся перейти к ним, с беспокойством следил за Мюнстерской коммуной, к которой присоединился его брат Питер. Симонс был из породы людей, «алчущих и жаждущих правды», задавшись вопросом, угодно ли что-либо Богу, он мог долгое время читать Библию и молиться в поисках ответа. Для него давно было ясно, что насилие и война противоречат Евангелию. Симонс отправился в Мюнстер, чтобы убедить в этом коммунаров, почитать с ними вместе Нагорную проповедь. Но его никто не стал слушать. В 1535 году был убит брат Симонса. Для Менно это стало переломным моментом. Он пишет брошюру, где называет лидера мюнстерских коммунаров Яна Лейденского ни много ни мало антихристом — за то, что его последователи пытаются построить Царство Небесное без Христа, без верности Его основному закону — Нагорной проповеди. Сам повод исчез физически — коммуна была разгромлена, ее лидеры казнены. Однако идея убийства и насилия Христовым именем никуда не делась.

Симонс, перейдя в 1536 году в анабаптизм, всю жизнь активно этому противился. Истинный христианин, доказывал Симонс, отличается от других людей прежде всего доверием к словам Христа. Мы не можем отвернуться от чего-то в Писании, сказав, что это невозможно. Любовь к врагам, призыв подставить щеку — это не удел отдельных святых, а программа-минимум для каждого верующего. Христос не обращал к Себе силой и запретил насилие, когда Его пришли арестовать, — ровно так же должны себя вести и все мы, что бы ни случилось. Таковой была вера Менно Симонса.

В XVI веке, в эпоху религиозных войн, такие утверждения никак не могли быть приняты обществом, они вызывали в лучшем случае насмешки над «слабаками», в худшем — лютую ненависть. Для очень многих христиан убеждения Менно казались предательством Бога: за Него же надо сражаться, либо принуждая «еретиков» веровать в истину, либо защищаясь от гонителей, а Симонс предлагал, по их мнению, чистое пораженчество. Даже среди анабаптистов, единоверцев Симонса, было достаточно радикалов, чей пыл только подстегивали неудачи их собратьев. Симонс оставил после себя новую деноминацию (меннониты), позднее многие его установки были заимствованы баптистами, но это не отменяло его одиночества и непонятости, поскольку его этика намного опередила время.

Спустя почти сто лет появился еще один великий христианин-миротворец англичанин Джордж Фокс. В молодости он пережил сильный мистический опыт — ему открылось, что в каждом человеке есть Божественный свет, искра Божья. Именно эта частичка Божества и есть подлинная сущность человека, именно она (а не внешний авторитет, включая даже Писание) должна им руководить. Фокс был убежден, что божественное и доброе может и должно побеждать в каждом человеке, а христиане должны этому всемерно способствовать. Поскольку искра Божья есть абсолютно в каждом, то нет «предызбранных к вечной погибели», как учили кальвинисты; все полностью равны перед Богом, а значит, и друг перед другом в реальной социальной жизни. В отличие от ранних анабаптистов, которые тоже провозглашали равенство всех, Фокс принципиально отрицал насилие: подлинное равенство возможно тогда, когда люди примут «царский закон любви», а это может происходить лишь добровольно. Кроме того, тот, кто открыл в себе внутренний свет и подчинился этому закону, не может враждовать и воевать, а может только примирять. Христианин всю жизнь должен сражаться с тьмой, чтобы высвободить искру Божью в себе и в другом. Прощение гонителей, примирение враждующих — это единственно возможная форма борьбы с тьмой.

<p>Как и Симонс, Фокс был гонимым одиночкой — отказ от насилия и вражды, сопровождаемый нежеланием идти на компромисс, вызывал яростное неприятие. Последователей Фокса прозвали квакерами (трепещущими) в насмешку, сам Фокс сидел в тюрьме восемь раз. Трепетное отношение к достоинству каждого человека, отказ это достоинство попирать насилием выглядело диким для XVII века, когда достоинство человека было связано с положением в обществе — с определенным сословием или же в лучшем случае с конфессиональной принадлежностью. Фокс с его заботой о каждой душе и с уважением к каждому человеку выглядел примерно как интеллигент-очкарик среди бандитов. Удивительно, впрочем, что несмотря на то, что проповедь Фокса с негодованием отвергалась, к нему самому относились с вынужденным уважением — за спокойствие в испытаниях и силу духа.

Через три столетия появился еще один миротворец, который проповедовал о мире предвоенной Европе. Это был шведский баптистский пастор Альберт Викман. Перед Первой мировой войной шла массированная пропаганда насилия, Викман противостал ей еще в 1912 году. В своей общине в городе Лунд он напоминал своим прихожанам пацифистские идеи ранней Церкви: исключение из ряда общин воинов-христиан, отрицание насилия Оригеном и Лактанцием.

В 1914 году, когда началась война, милитаристское воодушевление было почти всеобщим. Перед пастором-миротворцем встал вопрос, что делать. Викман отвечал, что сами по себе слова о ненасилии ничто и вызывают только презрение у власть имущих, реальная сила — это пассивное сопротивление, без криков и пафоса. Не нужно поддерживать воинственные крики у себя дома и в своем окружении, нужно уклоняться от повесток. А для этого не нужно проводить конгрессы и симпозиумы за мир, а нужно обратиться к народу. Массовое игнорирование войны — вот лучший рецепт мира, по мнению Викмана. Для этого на все имеющиеся деньги пастор купил автомобиль и ездил по стране с проповедями, в которых осуждал участие христиан в военных действиях. Как и Фокс, Викман отмечал, что царство любви, которое наступило после того, как пришел Христос, не приемлет никакого насилия. Викман заявлял, что христиане не могут сваливать все на несовершенство мира, и никто не может заставить их убивать, если они этого не хотят. Если за это что-то грозит, ну что ж, пример первых мучеников перед глазами.</p>

Тогдашние СМИ встречали пастора-миротворца насмешками и презрением, на площадях, где выступал Викман, раздавались крики: «Пристрелите этого предателя Родины!» Любопытно, что при этом простой народ и даже солдаты, на которых валились все военные тяготы, слушали Викмана — сначала с искренним недоумением, а потом с удовольствием.

Викман и в жизни следовал своим словам. Его хотели призвать на военную службу, но пастор наотрез отказался. Во время судебного заседания, когда Викмана, по словам его обвинителей, судили «по законам Бога и Швеции», быстро стало ясно, что подсудимый гораздо лучше знает «законы Бога». Тюремное заключение не сломило Викмана, он продолжил свое дело. Его единомышленники объединились в движение «Белая армия» и добились в 1920 году, уже после окончания войны, закона о праве на отказ от воинской службы по убеждениям.

Наконец, самый известный проповедник ненасилия — баптистский пастор Мартин Лютер Кинг. Все знают его как борца за права афроамериканцев, но не все знают, что отличает его от обычного правозащитника. Кинг был убежден, что в каждом человеке заключено достоинство, данное Создателем, и никто не вправе попирать его, никто не вправе соглашаться и на то, чтобы его собственные права попирали. Унижение достоинства — это то, с чем христианин не может смириться. Но при этом и любое насилие — это то, что убивает и это благородное дело, и все доброе, что есть в людях. «Ахиллесова пята насилия в том, что оно — ведущая в пропасть спираль, рождающая именно то, что пытается уничтожить. Вместо того чтобы уменьшать зло, оно приумножает его. Силой вы можете убить лжеца, но не сможете убить ложь и помочь правде. Вы убьете ненавидящего, но не уничтожите ненависть», — отмечал пастор. Для Кинга был один выход: заявляя свой протест, не сопротивляться представителям власти, которые арестовывали его за митинг, а когда он выходил из тюрьмы, то снова шел на митинг — и так до тех пор, пока несправедливый закон не был отменен. По мнению Мартина Лютера Кинга, такое ненасилие — это исцеляющий меч, оружие, которое и побеждает противников, и не убивает их. Он настаивал на том, что воспитывает людей достаточно сильных, чтобы и прощать, и оставаться принципиальными.

Кинг кажется одним из самых популярных людей планеты, но не надо забывать, что на пастора давили и власти (24 раза он сидел в тюрьме), и белые расисты, которые ненавидели Кинга за его популярность среди чернокожих, и черные националисты (что несколько неожиданно), которые считали «христианского Махатму Ганди» предателем, поскольку он говорил о примирении не только с белыми как с расой, но и с теми белыми, которые были откровенными гонителями чернокожих.

Все упомянутые здесь христиане-пацифисты имели твердую позицию, были у них и последователи. Но это не защитило их от насмешек и ненависти окружающего мира, в том числе и многих христиан, для которых и в XVI, и в ХХ веке весть об отказе от насилия выглядит дикой и нежизненной. Не важно, на чем основан отказ от насилия, — на доверии ли Христу, как у Симонса, на искре ли Божьей в каждом человеке, как у Фокса, на верности ли «царству любви», как у первых христиан, на защите ли человеческого достоинства и жизни, как у Кинга. У пацифизма есть уязвимые места, однако дело даже не в нем как в идее, а в том, что упомянутые христиане-миротворцы восприняли заповедь Христа всерьез, и в этом — главный вызов, брошенный ими миру. Когда сказанное в Писании для человека не просто слова, весь мир ополчается на него, но при этом ни Бог, ни люди, которым его поведение дало надежду на то, что христианство живо, его не оставят. В этом, как мне кажется, великая надежда и ободрение для всех нынешних миротворцев, как для тех, кто встает с молитвой между воюющими сторонами, так и для тех, кто тихо уклоняется от насилия и не потрясает кулаками.

Оксана Куропаткина