ЗЛО: ДРЕВНЕЕ И СОВРЕМЕННОЕ

“Это древняя история. Но та,которую стоит рассказывать.” — Эпос о Гильгамеше

Важно уделять внимание истории вопроса о сущности зла. Наблюдение за тем, как наше понимание зла менялось на протяжении веков, формирует наш ответ на него в настоящем. И, оглядываясь на прошлое, мы сможем иметь больше сострадания и прощения к окружающим.

В зависимости от того, как определять зло, самая ранняя записанная история о его вхождении в мир находится в Вавилонскм мифе о cотворении мира, называемом Энума Элиш. Мы сравним его с записью в Книге Бытия, 1-й главе. Мы также рассмотрим Эпос о Гильгамеше, один из самых ранних сюжетов в мире. Он и помог сформировать наше представление о дружбе, утратах и смерти. Наконец, мы рассмотрим книгу Сьюзан Нейман «Зло в современном мышлении» чтобы понять, как философское мнение о зле изменилось со времен Просвещения.

Энума Элиш (миф, названный по его первой строке «когда наверху»), является вавилонским космогоническим мифом (о том, как появился мир и вселенная) и мифом теогонии (о происхождении богов). Это также самый ранний записанный героический миф (англ. combat myth), в котором вселенная рассматривается как место боя, разделенное между добрыми и злыми божественными силами. Можно сказать, что это предвосхищение Великой Борьбы.

В этой истории реальность начинается с двух богов — Апсу и Тиамат. Они создают всех других богов, которые живут в теле Тиамат, пока она не родит их. Дети следующего поколения (внуки Апсу и Тиамат) нервируют своих бабушку и дедушку. Как и все дети, они становятся шумными, и настолько, что Апсу (их дедушка) угрожает убить их. Прежде чем он сможет это сделать, Мардук (один из внуков) почуяв, чем пахнет, убивает свою бабушку Тиамат. Из ее тела он формирует землю и небо и, таким образом, становится главным богом в вавилонском пантеоне.

Этот миф имеет несколько аспектов, которые являются ключевыми для нашего понимания зла. Во-первых, Тиамат, бог хаоса, не отождествляется со злом как таковым. Скорее, эмоции ненависти, зависти, страха и убийственной ярости связаны с более молодыми богами, такими как Мардук. Во-вторых, эти боги, победившие Апсу и Тиамат, показывают нам, что зло каким-то образом присуще реальности и неизбежному конфликту, на котором зиждется вселенная. Потому что зло проявляется через конфликт и хаос — через противостояние — космос пронизан им; зло буквально встроено в саму ткань вселенной.

Когда мы переходим к библейскому повествованию о Сотворении (особенно в первой его части из Бытие, 1), мы можем видеть некоторые поразительные отличия от вавилонского героического мифа. Во-первых, нет разрушения при создании мира. Скорее, Бог «сотворил небо и землю» без борьбы. «Бездна» (евр. «техом»), над которой парит дух Бога, пассивно ожидает действий Бога. Далее, Бог, видя то, что создал, отзывается об этом как о хорошем, очень хорошем по сути. Так Бог говорит Сам. Кажется, что автор книги Бытие подчеркивает это отличие от мифа Энума Элиш, с которым он, скорее всего, был знаком.

Для древних Евреев грехопадение не является моментом вхождения зла в мир. Скорее, Адам и Ева актуализируют потенциал зла, который является частью структуры мира, созданного Богом. Как отмечает ученый-религиовед Чарльз Мэтьюз, несмотря на то, что повествование из Бытие противостоит вавилонскому героическому мифу, «он все же предполагает, что зло и искушение потенциально присутствовали в мире (Евангелие от Матфея, 20)».
Адам и Ева актуализируют этот потенциал, когда вкушают с дерева познания Добра и Зла. Как сказал змей: «Будете как Боги, знающие добро и зло».
Это поднимает всевозможные интересные вопросы.

Что здесь является грехом? Опыт искушения или сам поступок непослушания? Бог знает зло объективно или субъективно? От наблюдения на расстоянии, или на опыте страдания от него, или причинения страдания кому-то? Было ли грехопадение неизбежным, обусловленным человеческой свободой в сочетании с вожделением, высокомерием и неведением?

Или грехопадение является прорывом человеческого сознания, которое открывает нам вселенную через воображение и желание, но тем самым трагически определяет наши пределы и их значение?

Древнееврейский корень слова «знание» предполагает близость (и это имеет множество внешних подтверждений), больше похожую на сексуальную близость, в которой две части становятся едиными. В некотором смысле, познающий и познаваемое входят друг в друга. Для удобства мы могли бы подумать о символе Дао, двух взаимодополняющих противоположностях, соединенных в одно целое.

Третий великий миф – это шумерско-вавилонский эпос Гильгамеша, первая записанная попытка, как говорит Мэтьюс, «понять и поселиться в мире, в котором происходят страдания, и, возможно, в мире, в котором страдания и составляют то, что делает нас людьми». Таблички, найденные в Ниневии, датируются 7 веком до н.э., но теперь ученые полагают, что устные предания о Гильгамеше, скорее всего, относятся к 3000 г. до н.э., задолго до написания Бытия.

Гильгамеш — агрессивный царь великого города Урук. Он издевался и мучал своих подданных, пока они не возопли к богам, чтобы те послали ему конкурента, дабы отвлечь его. Боги посылают Энкиду, дикого человека из пустыни. Они встречаются в пустыне, вступают в битву, и Гильгамеш побеждает. Они становятся лучшими друзьями и вместе пускаются в различные авантюры. Но боги начинают завидовать такой дружбе и убивают Энкиду. Обезумевший от горя Гильгамеш отправляется на поиски бессмертия.

Возможно, сойдя с ума, он попытался вернуть Энкиду к жизни, чтобы покончить с горечью, своим страхом смерти. Его жизнь стала поиском секрета вечной жизни, которым он хотел бы поделиться со своим другом.
(Мейсон, 55).

Проделав опасный путь, Гильгамеш пробирается к Морю Смерти, на берегу которого его находит молодая женщина и интересуется, что его довело до этого края. Она говорит ему:

Боги убили человека и сохранили жизнь самим себе. Может быть только так.
(Мейсон, 65)

В конце концов, Гильгамеш возвращается в свой город Урук старше, печальнее, может быть, мудрее. Он понимает теперь, что смерть – это то, что предстоит каждому человеку. И зная это, он может найти немного успокоения в достижениях своего народа.

Из этих трех древних мифов мы можем почерпнуть множество идей. Из Энума Элиш мы видим, что битвы и конфликты с самого начала пронизывают человеческое сознание. Из эпоса Гильгамеша мы познаем трагическое счастье дружбы и предел смерти, ограничивающий все наши страстные желания и любовь. Из книги Бытие мы узнаем, что знания, полученные через неповиновение, дают нам как свободу, так и ужасные страдания. Но прежде всего они означают, что мы отделены от Бога.

Невинность опыта, за которым следует очищающий, но и исцеляющий опыт невинности.

Теперь перенесемся через века в 1755 год, в город Лиссабон.

Землетрясение в Лиссабоне 1 ноября 1755 года за несколько часов отняло около 60 000 жизней. Сотни людей, собравшихся на богослужения «Дня Всех святых», погибли в церквях. Многие бросились к набережной и в гавань, только чтобы их поглотило цунами, которое уже потопило корабли и выбросило сотни людей в море. Затем пять дней полыхали пожары. Землетрясение разрушило районы Испании, Португалии, Ирландии и Северной Африки и дошло до Норвегии, Швеции и Италии. Ему было посвящено две страницы в «Великой борьбе» Элен Уайт.

Лиссабонское землетрясение также стало поворотным моментом в истории философии, поскольку оно знаменует собой начало современной философии и ее попытку взять на себя ответственность за мир, которым мы окружены. До этого момента голод и землетрясения, язвы и другие стихийные бедствия приписывались действиям Божьего суда над упрямым и грешным народом. После Лиссабона ученые, философы и, в конечном итоге, богословы стали отделять стихийные бедствия от нравственного зла.

Сьюзан Нейман в книге «Зло в современном мышлении» пишет, что «вопрос зла является направляющей силой современной мысли». (Нейман, 2-3) По сути, она утверждает, что проблема зла – это сердце философии, особенно в период от раннего модернизма до Холокоста. На другом конце спектра, который она рассматривает, – Холокост, его она называет Освенцимом.

В то время как Лиссабон вызвал огромные дискуссии и породил множество эссе, пьес, книг и плохой поэзии, философское же молчание после Освенцима было оглушительным. Здесь мы достигаем пределов понимания. Если Лиссабон отделил стихийные бедствия от нашего собственного нравственного зла (в попытках взять на себя больше ответственности за наши действия), то Освенцим просто поверг философов, гуманистов и художников в молчание.
«До Лиссабона зло делилось на природное, метафизическое и нравственное. После Лиссабона слово зло стало ограничено лишь тем, что когда-то называлось нравственным злом. Современное зло – это продукт воли.”
(Нейман, 268)

Как отмечает Нейман и многие другие, проблема зла имеет место, когда мы пытаемся совместить три тезиса:

1. Зло существует
2. Бог благ
3. Бог всемогущ

Неважно, как вы согнете, перекрутите или перемелете эти утверждения, – они не совместимы. Одно из них должно уйти.

«Премодерный мир, — говорит Нейман, — переживал землетрясения со страхом и трепетом, которые не только не угрожали религии, но и часто усиливали ее (Нейман 246).»Наука рассматривала землетрясение как нечто естественное, что следует определенным непреложным законам. В этой связи нет смысла обвинять Бога и не стоит воспринимать это как суд. Скорее, с наблюдением за действием этих ужасающих природных сил приходило некоторое утешение и определенность. Ньютон, со своими законами Вселенной, освободил мир от «произвольных Божьих судов» и сократил «сферу влияния Бога».

Но Освенцим оказался на несколько порядков выше Лиссабона, по сути, даже не в той же категории.

«Освенцим был концептуально разрушительным, потому что он открыл такие способности в самой человеческой природе, которые мы надеялись не увидеть», — говорит Нейман (254).

Нравственная головоломка Освенцима заключается в том, что природное зло теперь находится в категории прискорбных случайностей, метафизическое зло – это просто признание нашей ограниченности, но моральное зло – это то, что производится со злым намерением. Тем не менее, Нейман отмечает: «Нацисты произвели наибольшее зло, с наименьшим умыслом, чем цивилизация когда-либо знала”. (Нейман, 271)

Теодицея (попытка обосновать одновременное существование зла и доброго всемогущего Бога) возникает из желания видеть мир правильным. Если наш век отказался от теодицеи, то это больше связано с признанием того, что разум не может объяснить зло. Но, надеюсь, он не оставит попыток найти лучший мир.

В изречении, которое так хорошо описывает студентов Паркленда, Нейман говорит:

«В отказе ребенка принимать бессмысленный мир, покоится вся надежда, которая всегда заставляет нас начинать с начала”.
(Нейман, 320)

Источник: https://spectrummagazine.org/article/2018/05/01/evil-ancient-and-modern
Автор: Barry Casey
Перевод: Андрей Кукунов
Прогрессивное Христианство
https://vk.com/progres_christ