Я в 1967 или 1968 году в течение недели проповедовал на улицах в Оксфорде. Просто становился где-нибудь, подбиралось несколько человек, я в течение часа проповедовал Евангелие, а в течение полутора часов отвечал на вопросы.

В какой-то день ко мне подошел юноша – мохнатый, лохматый, с длинными волосами, одетый в длинную свитку, и говорит: Чего Вы на наши собрания не ходите? Я спрашиваю: А какие собрания? – У нас целая группа хиппи здесь, а чем Вы не хиппи? одеты, как никто, вид у Вас совершенно странный, вокруг шеи какая-то цепь с чем-то: такой же хиппи, только из старых… Я сказал, что если так, то конечно приду на собрание; когда следующее? – Сегодня вечером приходите…

Вот, пришел я на собрание: громадная комната, матрасы по стенам, свечки стоят на голом полу (и для освещения и для прикуривания), и один из молодых людей стоит, свои стихи читает. Я пробрался в какой-то угол, сел на матрас и стал слушать. Первое, что меня поразило, это – как его слушали. Там было человек пятьдесят, и слушали его благоговейно, как слушают человека, который говорит о себе самое сокровенное и которого слушают с вниманием и уважением к тому, что он свою душу открывает.

В какой-то момент он кончил, сказал: Ну, кажется, все, – и пошел сел на свой матрас; потом еще кто-то выступил, и еще кто-то. Я подумал: если я дикий, почему бы мне не выступить? – и на четвереньках выбрался вперед и говорю: я хочу сказать нечто; я хочу сказать вам, как и почему я стал верующим.

Я им рассказал сначала о ранних годах эмиграции, о том, как жилось – потому что им не вредно сообразить, что жилось-то хуже, чем им; мы не были такие мохнатые, кудластые, но ели меньше… Потом рассказал, каким образом я стал верующим; когда кончил, была такая минута молчания, началась драматическая пауза; я подумал: ух, как благоговейно все это звучит!

Но благоговение кончилось, потому что вдруг открылась дверь, огромный барбос ворвался в комнату, промчался вокруг прямо ко мне, ткнулся мордой в лицо и удрал. Этим, конечно, кончилась мистическая атмосфера, драматический эффект был уничтожен; после этого мы еще довольно долго сидели, рассуждали.

И кто-то из них ко мне подошел и говорит: Хорошо, что Вы пришли! – А почему? – А у Вас глаза добрые… – А что? – Знаете, Вы на нас смотрите и не презираете… Такая реакция очень интересна была, потому что, конечно, их принимают и в хвост и в гриву.

Это была первая встреча; потом стали ко мне в церковь ходить хиппи. Наши старушки, я бы сказал, не в телячьем восторге были, – подумайте о своих здешних – когда они стали появляться: Отец Антоний, неужели они всю церковь собой заполнят?.. – А их только сорок или пятьдесят, и стоят они очень хорошо… В общем, восторга не было.

После какого-то богослужения я их словил и пригласил к себе, и потом они год ко мне ходили раз в месяц пить чай и разговаривать; потом стали ходить на лекции, которые у нас устраиваются.

А потом в какой-то день они пришли и говорят: Знаете, мы хотим молиться; не хотите ли Вы провести с нами всенощное бдение и нас учить?.. И мы десять часов промолились. Это совсем неплохо, чтобы группа из человек шестидесяти девчат и молодых людей десять часов сряду молилась – это показывает, что они действительно молиться хотели.

Причем мы, конечно, не совершали богослужение; было бы бессмысленно совершать всенощную для группы людей, которые вообще не знают, на чем они стоят. Но мы сделали так: нас было трое, мы разделили время на три периода по три часа, и в интервалах после каждого периода из трех часов был кофе и хлеб (все-таки они пришли с работы или откуда-то, где они уставали). Мы вели так: каждый из нас (было два англичанина) делал вступление на какую-то тему; потом был период с полчаса; а потом такое размышление вслух, то есть эта же тема разбивалась на маленькие предложения, над которыми каждый должен был подумать несколько минут и которые потом собирались в форме короткой молитвы. Так мы десять часов промолились.

Потом они меня пригласили, поставили тему о святости, и мы три дня провели вместе. Мы молились, сидели вместе, я вел беседу с ними, были общие вопросы; потом, кто хотел, приходил ко мне со своими личными вопросами. И сейчас целый ряд из них прибивается к Церкви.