#двр #дети_и_церковь #причины_ухода_детей #дисфункциональная_семья

ДИСФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СЕМЬЯ И ДИСФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ЦЕРКОВЬ

Во-первых, каждый имеет право быть самим собой. То есть никто не должен играть роль, никто не должен соответствовать некоему заданному эталону. Все могут быть разными, не опасаясь, что их за это могут отвергнуть. Мысли и чувства могут быть спорными для других членов семьи, могут вызывать несогласие. Это нормально. Потому что именно это позволяет конструктивно решать возникающие проблемы. И фундаментом является взаимное доверие. То есть ощущение того, что семья – это действительно те люди, которые помогут, поддержат, будут любить и в радости и в горе.

В дисфункциональной семье все строго наоборот. Потому что если здоровая семья объединена любовью и доверием, то дисфункциональная семья объединена страхами. С одной стороны, ее цементирует страх остаться в одиночестве, остаться без поддержки. С другой, у каждого из членов такой семьи есть свои страхи, которые побуждают их манипулировать друг другом. В такой семье обычно есть некто «самый главный», тот, кто диктует правила. Иногда этого главного нет, тогда ситуация это еще более осложняется постоянной войной внутри семьи. Воюют обычно детьми. И жизнь в дисфункциональной семье приводит человека к возникновению множества психологических проблем. Может привести к тяжелому неврозу, от которого человек будет избавляться десятилетиями.

Какие же семьи находятся в группе риска? Кроме семей, где есть алкоголики, наркоманы, семей, которые не смогли справиться с утратой, семей, в которых кто-то серьезно болеет и все вынуждены подстраиваться под потребности болеющего, это еще и семьи со слишком строгими религиозными нормами.

«Слишком строгие» – это уже симптом нездоровья. Это – то самое «ты не имеешь права быть другим, ты должен быть именно таким, каким тебя видят родители в своем представлении об идеальном церковном ребенке». То есть ты должен играть роль идеального церковного ребенка. Соответственно, все остальные тоже играют роли членов идеальной  семьи. В зависимости от своих представлений, или отказываются от всего мирского, или рожают сколько Бог пошлет, или реализуют еще какие-то представления, которые не соответствуют их реальным желаниям, возможностям, их психологическим склонностям. Слишком строгие религиозные нормы – это всегда признак неблагополучия.

Потому что если у нас нет гибкости, у нас нет и возможности строить здоровые отношения. В том числе и с Богом. То есть отношения в семье – это прототип отношений с Богом. Недаром в Писании столько семейных метафор, недаром Бога мы воспринимаем как Отца, недаром отношения Бога с Церковью – это метафора супружеских отношений. И когда мы говорим о наших отношениях с Богом, об отношениях внутри общины, то, естественно, каждый привносит в эти отношения собственный опыт семейных отношений. Например, если человек считает, что отец – это тот, кто наказывает, бьет и по звуку, с которым он проворачивает ключ в замке, приходя с работы, нужно догадаться, насколько он злой, надо ли уже прятаться или можно еще попробовать подольститься, то и к Богу он будет относиться примерно так же. Потому что других отцов не бывает. В принципе, и взрослый человек, придя в Церковь с грузом такого деструктивного опыта взросления, может в Боге видеть тоже такого деспота и карателя. Но у взрослого человека есть шанс прийти в Церковь от противного. То есть наоборот – прийти искать настоящего Отца. Дети такой возможности не имеют, детей приводят родители. И дети естественным образом накладывают на Церковь модель своих семейных отношений. Поэтому именно доверие является основой веры.

«До-верие» предшествует вере. И если нет если базового доверия к миру, если нет доверия к родителям, то не будет доверия к другим людям и тем более не будет доверия к Богу. Потому что неоткуда человеку этот опыт доверия взять.

Таковы вкратце признаки дисфункциональной семьи. И здесь мы видим много черт, которые мы можем найти, к сожалению, и в некоторых  приходах.

Во-первых, это – закрытая система. То есть людям «со стороны» демонстрируется одно, а внутри происходит другое, «чужим» видеть внутренние проблемы не позволяют. Границы между «своими» и «чужими» очень жесткие и непрозрачные. Потому что если границы сделать прозрачными, можно потерять власть. Власть должна быть внутри, а поэтому – «никого не впускать, никого не выпускать». Те, кто занимает более высокую позицию во внутренней иерархии, считают тех, кто находится у них в подчинении, фактически своей собственностью. Есть хозяева – есть рабы. Естественно, когда мы говорим о родителях и детях в такой семье, ребенок – это раб или собственность. Им распоряжаются, как хотят, его желания никого не волнуют. Потому что мама лучше знает, что ребенку хотеть. Ребенок вырастает и спрашивает: «Мама, я голодный? Мама, я замерз?» Потому что даже физические свои ощущения он неспособен адекватно оценить. Это приводит к полной потере контакта со своей эмоциональной сферой. В психотерапии детей из таких семей, выросших детей из таких семей приходится лечить годами. Потому что повреждения очень глубоки, они ранние, они довербальные. Травмируется ребенок еще в том возрасте, когда он для себя еще не может сформулировать, что с ним не так. То есть для него это – норма: когда им распоряжаются.

Естественно, есть жестко фиксированные роли в семье. В зависимости от тех искажений, которые есть в семейных отношениях, дети в таких семьях выживают по-разному. Кому-то достается роль всеобщего примирителя. То есть папа с мамой все время скандалят, а ребенок должен быть миротворцем. Сам по себе ребенок никому не интересен, но он должен бегать между родителями, пытаясь их помирить. Поскольку все маленькие дети верят в свое всемогущество, то ребенок становится заложником этой ситуации. Он считает: «Если я буду себя хорошо вести, родители не разведутся». То есть ребенок принимает на себя ответственность за то, на что он повлиять не может. Потом, во взрослой жизни, этот выросший ребенок будет пытаться все за всех решать, быть всеобщим благотворителем, фактически быть всеобщей жертвой, при этом накапливая неудовлетворенность своей собственной жизнью. Такие люди, кстати говоря, очень часто идут в благотворительность. Потому что у такой личности очень сильна привычка жертвовать собой ради других, то есть осмысливать свою жизнь через кого-то другого.

Бывают и другие роли. Например, ребенок может быть козлом отпущения, тем, кто всегда виноват, тем, на ком срывают зло. Привыкнув к такой роли в семье, в Церкви такой ребенок получает поддержку. Потому что семья с очень строгими религиозными нормами и жестко деструктивная, скорее всего, выберет приход не либеральный, а фундаменталистский. И там ребенку объяснят, что он во всем грешен, во всем виноват, все мысли его неправильные, греховные, что надо все делать только по благословению. Он к этому привык в семье и для него это – норма. И та модель религиозности, которая у него формируется, не оставляет никакого места для радости. Поэтому из Церкви он, может быть, не уйдет, это слишком страшно. Он останется внутри этого религиозного гетто. Но, возможно, в какой-то момент внутренний конфликт станет настолько сильным, что ценой внутреннего кризиса, ценой невроза, ценой краха психического здоровья, ребенок – уже подросток или юноша или даже взрослый человек – разрушит эту модель религиозности. Редко в поисках настоящей веры, чаще всего – для того, чтобы почувствовать себя свободным, а у него свобода ассоциируется с отсутствием Церкви.

В таких отношениях очень важно поддерживать иллюзию семейного счастья. И во внешнем мире, и внутри семьи декларировать: «У нас проблем нет». Все проблемы игнорируются, поэтому не решаются. При этом любой, кто посмел нарушить эту игру в идеальность, подвергается обструкции, то есть отвергается членами семьи – вплоть до изгнания из дома. «Как ты посмел?», «Ты плохой сын, ты – плохая дочь». Потому что хорошие дети сор из избы не выносят. И тот, кто посмел обсуждать проблемы, становится виновником этих проблем. «Ты виноват. Ты меня спровоцировал, поэтому я тебя бью». Границы не дифференцированы. Если у влиятельного члена семьи есть проблема, виноваты в этом все. Никакого диапазона мыслей и эмоций нет. Либо черное – либо белое. Либо зло – либо добро, либо хорошо – либо плохо. Каждое из этих понятий наполняется смыслом внутри семьи и этот смысл с общепринятым может не совпадать. В такой семье исключена открытая коммуникация. То есть ребенку просто не у кого научиться тому, как обратиться к кому-то и получить поддержку. В результате ребенок не может молиться. Потому что молитва – это обращение к Богу с благодарностью, с просьбой, с жалобой, с возмущением. Молитва – это диалог. И если молитва становится вычитыванием правила – все. Родителям удалось на долгие годы вперед, может быть, и на всю жизнь, разрушить веру у ребенка.

Происходит это очень просто. Ребенок в школе получил плохую оценку. Например, готовился к контрольной, а получил за нее тройку. А должен-то получать только пятерки. И если отношения в семье здоровые, реакция на эту тройку будет такой: «Как жалко, ты столько готовился!» То есть родители сообщают ребенку: «Ну, ничего страшного, это не последняя оценка в твоей жизни». «Давай разберемся, почему так получилось. Ты волновался на контрольной? Или ты не готовился, а сидел в интернете?» То есть начинается конструктивный разговор.

Как то же самое происходит в семье дисфункциональной? Приходит расстроенный ребенок из школы. Расстроенный и тройкой, и тем, что он заранее знает, что сейчас начнется. Ему еще и страшно. Мама начинает обвинять его: «Я так и знала! Ты никогда ничего не делаешь!» Следующая итерация – вовлечение в конфликт других членов семьи: «Ты – такой же придурок, как и твой отец. У него тоже никогда ничего не получается, у неудачника! И ты будешь таким же неудачником, как он. Карьеры не сделаешь, денег не заработаешь!» К конфликту подключается отец, который отвечает: «Сама ты дура, ты меня доводишь, поэтому я пью, поэтому у нас денег нет. А была бы ты заботливая, а не такая же стерва, как твоя мать, то все у нас было бы по-другому». К конфликту подключается теща, оскорбленная в лучших чувствах. Дома начинается война. Ребенку впору залезать под стол с ощущением, что это все из-за него, это он все это спровоцировал. Да, потом взрослые вспоминают о бедном ребенке: «Это ты во всем виноват! Из-за того, что ты такой дурак, из-за того, что ты так плохо учишься в школе, мы все переругались! Это ты во всем виноват!» Все друг другу слили накопившиеся негативные эмоции, поборолись за власть. Кто-то же в этом конфликте победил: или отец хлопнул дверью и ушел к собутыльникам, или мать сказала: «Все! Больше я ничего не буду делать, никто меня не любит, никто не уважает!» А ребенок в любом случае остается в проигрыше. У него нет значимого взрослого, который дал бы ему этот опыт любви и доверия.

Иногда, правда, ребенку может повезти, и он встретит понимающего родственника, учителя, священника. Но это скорее исключение, чудо, а не закономерность. Я знаю детей, которые выросли в очень жестких и в очень нездоровых семьях, но не повредились рассудком, потому что, например, была добрая тетя, к которой можно было сбежать. Или, скажем, мама подруги, у которой можно отсидеться, с которой можно было поговорить открыто, которой можно было задать вопросы, невозможные в своей семье.

Если же не повезло ребенку с построением доверительных отношений, то сам он этих отношений искать не может. И, естественно, живет в постоянной тревоге, не способен говорить о том, что его беспокоит. Вообще лучше ничего не говорить, не чувствовать и не делать. То есть лучше быть «неживым». А если еще дается подкрепление на уровне сообщений в Церкви, что именно так и правильно, это смиренно, это аскетично, именно так и надо, то безрадостность такой веры в какой-то момент ребенка из Церкви уводит.

Наталия Скуратовская «Дети и церковь»