Безнаказанная инициатива

— А вообще, дорогая молодежь, я хочу обратиться к вам: участвуйте в жизни общины, это такое благословение! Мы, как могли, сберегли церковь в это трудное время, когда были гонения. А новое поколение ничего не делает, отстраняется от служения. Мы пережили многое и сохранили традиции предков, создали все условия…

Мужчина говорил уверенно, намеренно благожелательно, пытаясь всячески выразить поддержку любому, кто после этой речи решит хоть что-то сделать. Он и сам много лет старался на благо родной общины, активно помогал прихожанам как дьякон и искренне стремился поддержать любое шевеление, не задумываясь о последствиях. Он просто был на подхвате. Отсутствие критического мышления, не сопоставимого с благоговейным трепетом к церкви, приучило его радоваться труду независимо от смысла и пользы, пологая, что результат – это Божья часть.

— Так кто же вырастил это поколение, не готовое ни за что взяться? Только ли молодежь виновата или условия, которое вы десятилетиями создавали, спровоцировали это отношение? Я думаю, ответственность обоюдная.

Повисла напряженная тишина. Она заговорила твёрдо, но явно нервничала, понимая, какая длинная и неловкая пауза повиснет после. Посмотреть, что творится в молодежном классе пришли двое почтенных братьев, членов совета. Они идеально вписались в умиротворенную беседу о том, что нужны реформы, но такие, которые ничего бы не изменили. И все разными словами соглашались с тем, что «начинать нужно с себя, а критиковать-то можно много», при этом каким образом и что начинать, собственно, с самим собой делать, так и не прозвучало. Оно и понятно: подобным образом рассуждают те, кто считает себя вполне нормальным, может даже образцовым адвентистом, познавшим дзен. Его все устраивает и менять ему ничего — не пьёт, не курит, платит десятину, может даже иногда дружелюбен к гостям в церкви, отстоял субботу в школе и институте, делает то, что просят, в отличии от всех этих бездельников и потребителей, которые опаздывают и сотрясают воздух бесполезным недовольством. Призывы начать с себя не возможны, если не подразумевается «как и я начал, такой молодец». Проблема состояла в том, что вышедший за рамки монолог был произнесен девушкой, которая, хоть и опаздывала, занимала слишком активную позицию, чтобы отнести её с чистой совестью к лентяям.

— Давайте подумаем, что все же мы можем сделать, чтобы изменить церковь к лучшему, — проводящий пытался подвести к этому вопросу и сейчас он пришёлся как нельзя кстати, — вот каждый из нас, на своём уровне?

Молчание продолжилось, с переменным успехом сменяясь репликами о том, что надо ценить то, что есть и невнятными призывами к поиску глубинных талантов и построению личных отношений с Иисусом.

— Бог очень хотел, чтобы Израиль, выходя из Египта, был реформирован. Все попытки закончились провалом. Он вынужден был ждать 40 лет, за время которых все люди с рабским сознанием погибли и только после этого произошел прорыв. Возможно, сейчас происходит что-то подобное, когда одной инициативной группы мало, чтобы сломать систему в головах большинства, — Оля уловила многообещающую улыбку, выражающую снисхождение и недовольство, на лице одного из почтенных гостей и добавила, — Брат Иван, пожалуйста, не берите все на свой счёт, я говорю о проблеме в целом.

Она заговорила во время очередного зависания беседы, уже после первой фразы пожалев о том, что начала.

— Мы вот все о каких-то переменах, всем что-то не нравится… А конкретно никто ничего не предлагает. Вот давайте сейчас честно скажем, что и кому хочется поменять или улучшить. Давайте, я слушаю?

Брат Иван все же принял на свой счёт вышесказанное и пошёл в наступление. Его вопрос был задан исключительно для того, чтобы доказать невозможность на него ответить. Расчёт на то, что присутствующие промолчат и растеряются. Так всегда бывает, а если вдруг и вспомнят, не важно что, услышат бессмертный контраргумент: «А что ж ты сам не изменил это?»

Последние три года Оля редко приходила сюда. По причинам, о которых те, кто относился к ней хорошо, предпочитали не говорить, она перешла в другую общину, где ничем особенным, кроме субботней школы, не занималась. Когда новый пастор безуспешно искал молодежного руководителя, после неё так и не избранного, ему посоветовали снова обратиться к ней. Даже похвалили и аккуратно объяснили, что ушла она в другую общину из-за конфликта с предыдущим пастором, а сейчас нет никаких препятствий. Это была красивая удобная недоправда, редкий случай лжесвидетельства в пользу человека, а не против него.

— Хорошо, давайте скажу, — она продолжила, видя удовлетворенную улыбку на лице брата Ивана, — Мне хочется, чтобы субботняя школа проходила всегда по классам с адекватным разбором, не по урочнику, и была адаптирована под реальных людей, а не роботов, готовых десятилетиями сыпать прописные истины, отвечая на очевидные вопросы. Потом…

Класс включился и ее перебили. Большинство вооружилась добрыми намерениями, чтобы доказать, насколько на самом деле все хорошо.

— Да ведь она и проходит по классам! – Брат Иван спешил отмахнуться. Оля раздражала совет этой идеей всего-то 5 лет. Ей методично объясняли, что это не осуществимо. Учителей не хватает, места, стульев, административных навыков и вообще все уже в пижаме. Чудо-прорыв был осуществлён после того, как церковь поредела на треть, этого Оля уже не застала.

— А что касается повторения, так каждый раз, даже когда говорят о том, что известно, можно открывать что-то новое. Повторение — мать учения. Благодаря этому мы как бы ещё раз обдумываем то, во что верим, не забываем основы. Без этого никак.

Речь в защиту повторения проговорила милая ухоженная блондинка, ее все устраивало. Она произнесла все с твёрдой снисходительной улыбкой, глядя куда-то вдаль.

— Мне все же кажется, что повторение — мать заикания, — Оля тоже не посмотрела в ее сторону, — И приводит к тому, что люди теряют интерес к Библии, не видя её актуальности. И провоцирует тоску в церкви, которую потом призывают мужественно преодолевать. Может вернее будет разобраться с её источником?

— Ну что, это все? – Брат Иван спешил решить сразу все.

— Нет, почему же. В этой церкви много лет проповедуют одни и те же люди. Безусловно, они заслуживают уважения, и я не хочу никого обидеть. Беда в том, что, когда кто-то из них выходит за кафедру, я наизусть знаю, с чего он начнёт и чем закончит. И то же самое чувствуют все, кто здесь больше года. Я прекрасно понимаю, что поменять ничего не возможно и поче…

Это была правда, которую почти все понимают, но произнести её вслух ужасно неприлично, как не смягчай. Она говорила это как человек, репутацию которого не возможно испортить.

— Оля, да без проблем! Давай ты выйдешь, скажешь проповедь! — это должно было прозвучать. Тема с субботней школой обошлась потому только, что последовал бы неудобный ответ, что, вообще говоря, и провожу.

— Если вы спрашиваете о том, какие перемены нужны, это не подразумевает, что каждую из них я должна произвести самостоятельно. Говорить проповеди я не уполномочена. И если мне музыка не понравится, петь тоже не пойду. У каждого есть свое дело, с помощью которого можно приносить пользу. Я занимаюсь дизайном и предлагала неоднократно привести в порядок конверты, сделать красивый макет и напечатать на плотной бумаге. Подошла к казначею, она поговорила с советом и передала, что старые вполне устраивают.

— Ой, да ты не к тому подошла, — брат Иван раздосадовано отмахнулся, — надо было…

— Что значит не к тому? Нужно было не поверить и догадаться, что лучше подойти к вам? А почему, собственно, не наоборот: совет или «тот человек» подходит ко мне и договаривается? Это же вам нужно, а не мне.

Брат Иван делал для церкви очень много. Он капитально вложился в её строительство и часто проявлял лояльность к тому, о чем его просили, если это ничего капитально не меняло и не требовало каких-то душевных вложений. Это был прямой, иногда даже резкий человек, и никакущий администратор. За все время его пресвитерства он не обратился ни к одному человеку с предложением поучаствовать в каком-либо деле, за исключением работников для стройки. Ему было мучительно непонятно, как это, без денег подойти к людям, положится на них, узнать, понять, чем они могут помочь, смотивировать, если нужно. Для этого нужно выстраивать отношений сложнее, чем «работа-зарплата», общаться на личном уровне, а на такой риск он был не готов. В его голове жила бессмертная схема, в которой прихожане волшебным образом сами принимались именно за ту работу, которая была ему (и церкви!) нужна. И, если это было как-то связано с ним, дергали его непрестанно, или, что ещё лучше, решали все самостоятельно, но только так, как он считал правильным. Последние 20 лет этого не происходило. Естественно, брат Иван всегда считал, что вынужден существовать среди ужасных лентяев. Учитывая такое окружение, он все мог объяснить и никогда не признавал свою ответственность, если что-то пошло не так.

— Оля, у тебя есть кто-то на примете, кого можно было пригласить в субботу на проповедь? Это замечательная идея! — проводящий с интересом вмешался в дискуссию, вдруг увидев, какую перемену можно осуществить, да ещё и переложив её на того, кто предложил.

— Алекс, мы это уже проходили. Я своё отприглашала.

Три года назад она была координатором служения, которое периодически проходило в традиционной адвентисткой церкви, которое организовывал актив молодежи. И, с согласия пастора, Оля имела возможность выбрать проповедующего. В одну из таких суббот проводился съезд после лагеря, со всей округи приехали юные гости. К этому дню был приглашен необычный человек, умный и глубокий, готовый сказать о наболевшем на злобу дня и копнуть небезопасно глубже.

Тут важно немного обрисовать общую ситуацию в молодежном отделе объединения: на тот момент почти на каждом мероприятии ребятам твердили о вреде фильмов, музыки, спорта, классической литературы, методично внушая, что «дружба с миром есть вражда против Бога». Большинство этих семинаров, построенных на желтой прессе и хаотичных цитатах, призывали к запретам и полному интеллектуальному аскетизму, рисуя портрет идеального верующего, как человека, читающего только Е. Уайт и Библию, ведущего здоровый образ жизни и посвятившему себя некоему служению. Самые жёсткие вещи не проговаривались, но читались между строк, оставляя в подростках чувство вины и недостойности. Но даже без всей этой бредовой пропаганды, то, о чем говорилось в той проповеди, было важно и нужно услышать церкви.

Он говорил о том, какими мы могли бы быть и какие мы есть. Должны ли верующие стремиться к знаниям, успеху в своем деле? Если нет, почему мы так восхищаемся Анной Герман, Оксаной Сергиенко и Беном Карсоном? А делаем ли мы тот максимум, на который способны? Много ли среди нас ученых, интеллигентных людей? Почему Пилат, поговорив с Иисусом сказал, что этот избитый и оборванный иудейский проповедник – Человек? Бывает ли нам скучно на служении и насколько оно насыщенное и интересное, по сравнению с тем, какое было у апостолов? В процессе рассуждений и примеров разгорелся небывалый скандал. Странное дело: люди готовы стерпеть, если им скажут с кафедры, что они не спасутся, но вспыхивают, если им напоминают, что они не профессора и ученые, а строители и сантехники. И еще приведут примеры, что у кого-то, кто был в схожих, а может и худших условиях, получилось чего-то добиться и это в итоге прославило Бога. И не потому, что им повезло, а из-за того, что ценности были другие и трудились они больше. И хотя эта мысль прозвучала мягко и без укора, больше о личном горьком опыте и потерянном времени, на слушающих загорелись шапки. За десять лет в церкви Оля не видела на проповеди ничего подобного.

Задетое самолюбие помешало увидеть суть и вызвало мощнейшую волну критики после. На совете говорили как бы не Оле, как бы в воздух, как бы не о том человеке, который говорил проповедь, а как бы в целом, столько ахинеи и грязи как бы не в его адрес, что она чуть не разревелась, но как бы сдержалась. Естественно, это было последнее молодежное служение, а кандидатура проповедующих стала утверждаться через совет.

— Оля, это действительно хорошая идея, давай позовем интересного человека, устроим после служения квартирник, пообщаемся с ним, как раньше?

Алекс непонимающе переспрашивал, обращаясь к ней искренним энтузиазмом. Она молчала и в упор смотрела на него. Ей ужасно не хотелось поднимать эту тему, настолько давнюю и болезненную, при том совершенно бесполезную в данный момент. Брат Иван тоже не хотел говорить об этом и, как-то вдруг, произнес:

— Ну вот вы все говорите, что мы такие старые, ничего не понимаем, вставляем палки в колеса. А вот за то время, Оля, что ты была у нас молодежным руководителем, прости, конечно, но как-то особой инициативы я что-то и не припомню.

Никто не говорил, что они «старые и ничего не понимают», про «палки в колеса» тоже молчали. Брат Иван отнес себя к этим категориям то ли от обиды, то ли для того, чтобы его оспорили. Оля побледнела, слушая его выпад в ее сторону. Такой открытый переход на личности, в ситуации, где оправдания не уместны, столько людей, которые ничего не знают, прозвучал для нее слишком звонко. Это был тот самый момент, когда человек, давно понимающий, от кого не нужно ничего ждать, вдруг удивляется не столько несправедливости сказанного, сколько наглости оппонента в сложившейся ситуации.

— У нас была пара моментов… Но они были чисто организационные, все можно было решить…

Ей ясно вспомнилось, как около двух часов, шесть взрослых людей на полном серьезе решали, кто будет раскладывать христианские газеты перед тем, как передать их в раздачу. К концу, когда время приближалось к 11-ти вечера, было уже совсем не смешно. «Пара моментов» ей тоже вспомнились – это были те случаи, когда от совета все же было необходимо добиться какого-то решения, чтобы что-то провести. И после многочасовой демагогии ей либо отказывали, либо откладывали на неопределенный срок. Это был уникально неорганизованный коллектив, абсолютно не умеющий сообща решать вопросы и общаться конкретно, невосприимчивый ни к каким переменам. Ей иногда казалось, что они сговорились на любое предложение, ей или еще кому-либо, отвечать по принципу: «3 причины, почему это плохая идея» или «Пара аргументов, почему это не реально». Каждый со всей серьезностью высказывался, после чего вопрос признавали закрытым, если конечно тот, кому был важен иной исход, не был готов к долгому сопротивлению, которое, впрочем, иногда даже было успешным.

— Знаете, мне этих «двух моментов» вполне хватило.

Она ответила очень тихо, пристально глядя на изучавшего пол брата Ивана. Ей стыдно было сказать больше, стыдно за них и за все их непонимание происходящего, за всю уверенность, что они те самые атланты, на плечах которых держится церковь. Руководящий костяк не менялся десятилетиями, они уставали, жаловались, но продолжали служить, ведь без них все развалится. Возможно, в этом была доля истины – что-то точно бы рухнуло и образовались пустоты, привычный уклад жизни общины мог бы измениться. Вопрос только в том, плохо ли это? Есть ли, за что держаться?