О секретах счастья говорят и пишут не только люди светские. «Как быть счастливым?» — наиболее частый вопрос, который слышат от людей служители церкви. Некоторые строгие христиане говорят, что счастье — нехристианское понятие и на него ориентироваться не следует. Действительно, счастье никогда не находилось в центре христианской вести, оно прилагалось как результат любви к Богу и ближнему. Как же христиане представляли себе это «приложение»?

Для ранних христиан, живших в пресыщенную языческую эпоху, самым главным счастьем было обретение смысла жизни — истинной веры. Ради нее можно было пойти на мучения и смерть. В книге «Пастырь Ерма», раннехристианском памятнике II века, указано, что человек, не соблюдающий христианских заповедей и не готовый к покаянию, будет несчастлив. Епископ Киприан Карфагенский, популяризатор покаянной дисциплины в древней Церкви, понимал счастье и как способность не грешить, и как способность осознавать свои грехи. Еще один аспект христианского счастья открывает авторитетный богослов III века Тертуллиан, указывая на вполне земную и понятную нам реальность — брак: «Как описать счастье брака, советуемого Церковью, освящаемого ее молитвами, возвещаемого ангелами на небесах, благословляемого Богом Отцом?.. Как же приятно должно быть соединение двух сердец в одинаковой надежде, служении и вере! Поистине они двое в единой плоти: где одна плоть, там и дух один. Они вместе молятся, вместе преклоняют колена, вместе постятся, взаимно одобряют и поддерживают друг друга»

После прекращения гонений мирские и грубо материалистические представления о счастье проникли и в церковь, и пастыри были вынуждены с ними бороться. Иоанн Златоуст, самый знаменитый христианский проповедник IV века, отмечал: «Определять счастье жизни на основании роскоши и богатства и настоящих вещей свойственно не людям, обращающим внимание на свое собственное благородство, но людям, сделавшимся лошадьми и ослами». Мирское сча стье, полагали Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и многие другие, зыбко и преходяще, и, чтобы это понять, необязательно быть христианином, достаточно включить здравый смысл и оглядеться по сторонам. И деньги, и власть, и богатство сегодня есть, а завтра их нет. У христианина период его благополучия должен вызывать особую настороженность, поскольку это время делает людей беспечными и расслабленными, а потому может навредить больше, чем несчастье, считал галльский богослов Иоанн Кассиан.

Если «материальное» счастье зыбко, то какое прочно? Только то, что приходит благодаря общению с Творцом. Недаром Блаженный Августин восклицал: «Ты создал нас для Себя, и душа наша дотоле томится и не находит себе покоя, доколе не успокоится в Тебе». Максим Исповедник, греческий богослов VI–VII веков, писал о теозисе — постепенном уподоблении человека Богу и стяжании на этом пути подлинной радости.

Итак, только то счастье подлинно, внушали проповедники пастве, которое заключается в угождении Богу; подлинное несчастье — только в том, что ты Его прогневал. А как же тернистый путь христианина? Этой важной части жизни пастыри послеконстантиновской эпохи уделяли особое внимание. Переносить скорби надлежало в терпении, в предвкушении будущего райского блаженства, такой путь открывал возможность и увидеть свои недостатки, и ощутить рядом с собой Бога.

В эпоху Высокого Средневековья развиваются идеи счастья как близости с Богом. Французский богослов Бернард Клервоский (XII век) связывает свободу, очищение от греха и подлинное счастье: «Итак, как мы до сих пор видели, свобода нам представлялась в трояком виде: свобода от греха, свобода от страдания, свобода от необходимости. Последняя дается нам природой, в первой мы восстанавливаемся благодатью, вторая нам сохраняется на родине. Первая пусть называется свободой по природе, вторая — свободой благодати, третья — свободой жизни или славы. Ибо прежде всего мы, благородное создание Божие, основываемся на свободной воле или добровольной свободе; во-вторых, мы восстанавливаемся в невинности, как новая тварь во Христе; в-третьих, возвышаемся во славе, как тварь, совершенная в духе. И первая свобода имеет много от чести, вторая еще больше — от добродетели, последняя есть вершина счастья». Самый известный западный богослов Фома Аквинский (XIII век) учил об эвдемонии, то есть счастливой жизни. В чем же счастье, по мнению «ангельского доктора»? Оно — в исполнении своего предназначения, которое заключается в познании Бога и любви к Нему. Повторяя Блаженного Августина, Фома отмечает, что человек сотворен так, что ничто, кроме Высшего блага, которое есть Бог, не может его удовлетворить. Современник Фомы итальянец Бонавентура полагал, что в человеке есть три стремления: познание, умиротворенность и счастье. Эти стремления ведут к достижению Высшего блага, но без усилий его не достичь, для этого нужно подняться над собой. Однако и усилия сами по себе бесполезны, если в человеке не действует благодать Божья, в конечном итоге счастье как полнота жизни — тоже Божий дар.

В XIV–XV веках и в восточной, и в западной церкви много внимания уделяется единству человека с Богом. Греческий епископ Григорий Палама (XIV век) писал о соединении с Богом в Его энергиях и приобщении к божественной жизни (то есть к полному счастью) уже здесь, на земле. Немецкие богословы Иоганн Таулер (XIV век) и Фома Кемпийский (XV век) указывали, что эгоизм и погоня за земным счастьем разрушают душу, необходимо полностью отречься от них, заменить свою волю волей Божьей, и тогда будут достигнуты полный покой и гармония.

В XVI–XVII веках, в эпоху Реформации и религиозных войн, счастье понимается как милость Божья — только она приносит мир в душу, которую осаждают внешние и внутренние бури. Христианин остро осознает тщетность и ложность житейских наслаждений и бежит от них, как Пилигрим у Джона Буньяна, как русские старообрядцы; обесценивание земного счастья — это первый шаг к Богу для лютеран-пиетистов и католиков-квиетистов. Сделав его, человек по милости Божьей преображается и становится новым творением, утверждали пиетисты и пуританский богослов Льюис Бейли. Такой человек пылко любит Бога и в этой любви находит высшее наслаждение, как невеста Возлюбленного в Песни песней (испанский поэт Хуан де ла Крус); но еще лучше, если человек испытывает полный покой, довольство и понимает, что ничего, кроме Бога и созерцания Его, ему не нужно (испанский священник Мигель де Молинос). Единение с Богом, согласно благочестивому французскому мирянину Жану де Берньер-Лувиньи, отличается любовью к нищете, уничижению и страданиям Христовым, тем, что прямо противоположно житейскому счастью.

Любопытно, что Реформация освятила и вполне земной аспект счастья — семью и брак. Любовь к повседневной жизни обычного семейного человека очень хорошо видна в «Домашней постилле» — сборнике проповедей Лютера своим домашним. Счастье, по Лютеру, достигается верным исполнением своих будничных обязанностей и посвящением их Богу. Жан Кальвин, женившийся по любви, но рано потерявший жену и детей, также благословляет брак и повсе­дневные хлопоты. И его последователи, пуританские богословы, уделяли семейному счастью большое внимание. Жена, отмечал Томас Гатейкер, есть первое и главное благословение для мужа, только потом идут дети; без женщины нет счастья для мужчины, полагал новоанглийский богослов Джон Коттон. Авторитетнейший богослов Уильям Перкинс полагал, что дружеское общение мужа и жены, дающее подлинное счастье, — первая цель брака. Именно пуритане подарили Европе идеал семейного счастья — заключение союза между любящими друг друга людьми (любовь необязательна для вступления в брак, но в самом браке она обязательно должна быть), духовная, душевная и физическая близость. Идущее с эпохи Средневековья преклонение перед Прекрасной Дамой (которая должна быть непременно замужней) пуритане перенесли в семейную жизнь. Эти идеалы медленно, но последовательно внедрялись в культуру: первый губернатор Массачусетса автор знаменитой проповеди о граде на холме Джон Уинтроп писал нежные письма жене; первая американская поэтесса Энн Брэдстрит прославилась стихами, где говорила о любимом муже и счастье с ним.

Эта линия продолжается в XVIII–XIX веках. Идея добродетельного и счастливого брака из богословских трудов пуритан переходит в художественную литературу. «Памела, или Вознагражденная добродетель» Сэмюэля Ричардсона (1740) и «История Тома Джонса, найденыша» Генри Филдинга (1749) рассказывают об исправлении беспутного гуляки под влиянием чистой и благородной девушки. Каноническое для европейской культуры представление о браке по любви и обретение в нем благословенного Богом счастья закрепляют два великих женских романа — «Гордость и предубеждение» Джейн Остин (1813) и «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте (1847). Семья и семейный быт христиан попадают в детскую и юношескую литературу — романы «Маленькие женщины» Луизы Мэй Олкотт (1868), «Аня из Зеленых Мезонинов» (1908) Луизы Мод Монтгомери и т. п.

Активно продолжалась и критика земных подделок под счастье. Люди страдающие и обделенные могут быть более счастливы, чем преуспевающие, наставляли свою паству православный епископ Тихон Задонский и реформат Герхард Терстеген. Английский священник Джон Уэсли, основатель методизма, говорил об освящении, последовательном достижении святости (в восточном богословии идея освящения человека названа обожением). Он писал: «Единственного счастья искать для ваших душ — соединения с Ним, что приводит верующих “в общение с Отцом и Сыном” и объединяет их в Духе Господнем. Вы должны преследовать единственную цель — наслаждение Богом сейчас и в вечности»

ХХ век с его потрясениями и ломкой привычного образа жизни заново поставил вопрос о счастье для человека, потерявшего опору. Известнейшие христиане ХХ века Тереза Калькуттская и Мартин Лютер Кинг указывали, что сча стье находится там же, где и было всегда, — внутри человека, который жертвенно служит другим. В книге «Ключи Царства» Арчибальда Кронина тяжелая и трудная жизнь священника-миссионера показана подлинно радостной и наполненной смыслом.

Итак, большой христианский опыт показывает, что сча стье — это прежде всего «бонус», логичное следствие жизни человека, который во всех своих делах и помыслах ставит Бога на первое место и радостно служит ближним.