КАК ПЕТЬКА ДЕДУШКУ КРЕСТИЛ

Петька-то был верующий. Он даже в семинарию думал поступать, вот только Университет закончит. И алтарничал с малых лет. Отец так воспитал. А дедушка по материной линии у Петьки был некрещеный. Образованный, инженер, изобретатель.

Когда 90-е настали, не стало и работы у дедушки. Но он не пошел ни торговать, ни в охрану. Он говорил:

— Я инженер – это все, что я умею.

Вообще, дедушка был ответственный и безотказный. Ну как был, он и сейчас есть. Ответственный и безотказный и самый настоящий дед для Петьки. Но некрещеный. И Петька все время с ним работу вел, с детства:

— Дед, надо тебе креститься.

А бабушка, дедушкина жена, она не то чтобы очень сильно верующая, она скорее, практичная была всегда. Она раз в год в церковь ходила, записочки за покойничков подавала, и за живых тоже. Этого ей, в плане религии, вполне достаточно было. Но вот за дедушку она записочки никак не могла подать, некрещеный он был. И еще она ему говорила частенько:

— Вот из-за того, что ты некрещеный, все у нас и с деньгами наперекосяк. И с работой у тебя нелады, и промышленность в стране встала. Трудно тебе что ли окреститься?

А дедушка, повторюсь, был человек ответственный и со своим особым взглядом на религию и Бога. Он религии, ну христианской православной, разумеется, сочувствовал. И часто даже говорил, что не спорит насчет того, что Бог существует. Но когда бабушка, жена его, приставала, давай, мол, крестись, а то денег совсем нет в доме, он страшно смущался и бурчал под нос что-то неразборчивое.

Но Петьке он объяснял:

— Ну, не могу я так, понимаешь? Я ведь при советской власти в партию даже не вступал, когда мне должность начальника отдела предлагали. Только в партию вступи, и тут же тебе начальника дадут и зарплату четыреста в месяц вместо двухсот восьмидесяти. И то я, Петька, не вступал в партию. А тут Бог! Бог, понимаешь?! Ну, не могу я креститься ради денег!

— Так это, дед, — говорил Петька, — и не надо ради денег. Крестись просто так.
— Зачем?

— Просто так.

— Нет, — не слушал его дед, — Бабушка твоя требует, говорит, денег нет, а я ради денег не стану. Это твердо. Не стану!

Ну, вот так они много лет и разговаривали на эту тему. И так бы и продолжалось, но вдруг у дедушки обнаруживают порок сердца. Ему уже за семьдесят, спортивный, активный, и вдруг задыхается. Врачи посмотрели – клапан менять надо. Делать операцию на открытом сердце.

Вы, может быть, подумаете, что дедушка испугался смерти и побежал креститься? Нет. Петька испугался. А вдруг чего, помрет дед некрещеным.
А дед уходит все равно от ответа, уходит от решения. Знай свое:

— А чем для здоровья креститься лучше, чем для денег? Все равно корысть. Не буду. Не готов я.

И так продолжалось еще несколько месяцев, пока врача искали, пока документы все на операцию оформляли, и вот настал момент. Через три дня ложиться на операцию.

Нет, Петька был образованный молодой человек. Он все знал. Что в самом крещении никакой магии нет. Что только креститься – это не то, что мало, это вообще ничего. Что крещение – это только начало, это зернышко, которому нужно будет потом расти и расти. Петька сам бы на эту тему кому угодно лекцию прочитал и даже, наверное, сам бы кого угодно отговорил креститься, не имея сильной веры.

Но тут вот любимый дед. Через два дня ему распилят грудную клетку, вынут сердце, вместо него подключат искусственный насос, само сердце остановят, разрежут, вырежут родной клапан, вошьют искусственный и будут его запускать. А бывает же, что оно не запускается. Не запускается сердце и все. Вот он родной живой любимый дедушка. А через три дня – бац – и нету родного любимого живого. Помрет дедушка и помрет некрещеным.

Ну и Петька понял, что отступать ему некуда. Приехал к деду и сказал ему вот что:

— Значит, смотри, дед. Послезавтра – операция. Опасная серьезная операция на открытом сердце. Давай завтра тебя покрестим? Я с нашим батюшкой договорился.

— Это чтобы операция хорошо прошла? – уточнил дед, — Нет, на это я не согласен.

— Это чтобы ты был крещеный, — ответил Петька.

— А надо? – еще поупирался дед.

— Надо, — твердо сказал Петька, — Пришло время принимать решение.

— Но ведь можно его и не принимать, — схватился дед, — Просто не принимать решения. Никакого. Это же не хорошо и не плохо. Я до сих пор не принимал, и вот теперь не принимаю.

И тут Петьке в голову пришла формула. Дед ведь был технарь. С логикой у него все было прекрасно.

— Нет, — тихо сказал Петька, — Сейчас, дед, такой момент, что непринятие решения само по себе становится решением. Окончательным решением не креститься.

И видно было, как дед эту мысль продумал. Провел ее через себя. И сдался. Обмяк весь.

— Хорошо, давай завтра покрещусь.

И действительно, на следующий день Петька отвел дедушку в церковь, где его покрестили, надели на него крестик, серебряный маленький крестик на желтой простой веревочке, который Петька купил ему тут же в церковной лавке, потом причастили, дали книжку о христианской жизни. И вечером, когда ему звонили старшие братья из других городов и друзья и знакомые, которые знали, что через два дня операция, он всем гордо, как о событии рассказывал:

— А я крестился. Да вот, на старости лет. Принял решение. Да, пошел и окрестился.

Потом дедушку отвезли в больницу. Потом была операция: пилили ребра, вынимали сердце, останавливали, резали, потом запускали. Оно запустилось.

И, когда Петьке позвонили утром следующего дня, что деда вот-вот привезут из реанимации в палату, что можно уже прийти и навестить его, он взял бабушку, и они помчались в больницу. Пришли в палату, деда еще не привозили. Они стояли и ждали.

А потом его привезли на каталке. Он лежал под тонким больничным одеялом, голый, и завидев Петьку с бабушкой сразу же им закричал, как ребенок кричит:

— Я живой! Я живой! Вы слышите, я живой!!!

И потом Петьке:

— Сходи, Петь, вот с санитаркой, возьми мне вещи, чтобы мне одеться. И крестик возьми, — он как будто оправдывался, — Я просил, крестик-то зачем снимать, оставьте. Но у них не положено. Так ты возьми крестик-то.
Петька сходил, принес вещи и крестик.

— Давай, сначала крест. А потом одеваться, — попросил дед.

И Петька надел на него крестик, а потом и одеться помог. И когда крест надевал, разглядывал через всю грудину вертикальный огромный шов, под которым были распиленные ребра, а под ними там, в глубине, стучало-стучало-стучало прооперированное сердце с новым клапаном.

А дед, когда ему крестик надевали, да одевали его в одежду и потом, когда принесли ужин – винегрет с аппетитным большим куском селедки, на который Петька с бабушкой смотрели и, как потом признались друг другу, облизывались, уж такая аппетитная была та селедка, дед поглаживал через футболку крестик и все повторял:

— Я живой! Понимаете? Вы видите? Я живо-о-о-ой!!!

Ну, что сказать. Дед поправился. И правда живой. И живет до сих пор. Бодрый, активный. В церковь, правда, не ходит. С тех пор ни разу в церкви не был. Петька и так и сяк уговаривал, книжки разные подсовывал, не ходит. И книжек тех не читает.

Но крестик носит. Носит. Не снимает.

И, кстати, с деньгами у них с бабушкой стало получше. Оборонку начали в стране поднимать. И пошли к деду оборонщики с заказами на его уникальные инженерские разработки. И деньги пошли.

А там, кстати, в той больнице, где деда оперировали, до пятидесяти операций делается в день на открытом сердце. И практически все успешные. Это уже как конвейер.

И все там выживают после тех операций. И живут потом. Все, и крещеные, и некрещеные. И которые ходят в церковь. И которые не ходят.
Уже эта технология вполне налажена.

Илья Забежинский