МИЛОСТИВЫЙ БОГ И МИЛОСТИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

Но ведь, проповедуя милостивого Бога, мы проповедуем милостивого человека.

Милость — состояние вообще не свойственное нам после грехопадения. Милость не в том, чтобы подать два рубля, первую же попавшуюся тебе в кармане монетку, нищему на Невском. А в том, что ты почувствуешь к нему, когда он украдет у тебя десять тысяч рублей.

Гнев и желание возмездия — такие естественные нам качества, они рождаются сами, их не надо вызывать, трудиться над ними. Милость — ее еще надо поискать в себе. Вообще даже чтобы начать ее искать, просто подумать, а не поискать ли мне в себе милость, должно что-то случиться.

Поймать, накостылять, отругать, наорать, сдать в милицию, прибить этого вонючего бомжа — просто. Проще некуда.

Вздохнуть и сказать:

— Господи, помилуй его. И мне помоги не сердиться и не орать и не звать милицию. И если не поймал, то ночью не не спать и не придумывать ему миллион разных кар. Может, ему эти десять тысяч нужны больше, чем мне.

Сейчас многие скажут, что так мы разрушим устои, что зло должно быть наказано, иначе нам тут всем кирдык. И даже вспомнят князя Владимира, который перестал карать разбойников, от чего ушел мир и покой в обществе. Да, так, но, похоже, что именно за это вдруг с Духом Христовым пришедшее перерождение князя Владимира мы его и любим. За то, что такое обычное и естественное, такое правильное и земное, он сменил на неестественное и неземное. Сменил земное на небесное.

Отчего мы как завороженные читаем в патериках, вот Макария Великого оболгали в связи с девицей, а он молчал и не требовал наказать истинного виновника и принял вину его на себя? Отчего мы так радуемся, у нас свет в душе, когда узнаем, как Серафим Саровский, избитый разбойниками, с переломанной спиной, умолял простить своих обидчиков и даже угрожал уйти, если их накажут. Отчего?

Гнев и мстительность не только легко нам даются. Они еще и приятны. Какой же это кайф, наслаждение, когда ты его догнал и прибил, или милиция его все-таки повязала, он повержен, посрамлен, справедливость восторжествовала. Есть о чем теперь рассказать, обсудить, пересудить.

Гневающийся и мстящий Бог близок нам. Он гневается, будем и мы гневаться. Он не прощает до седьмого колена, ну и мы не простим. Он воздает, и мы воздадим.

Милостивый Бог — это нам суд. Милостивый Бог, который не только прощает виновного, уличенного, обличенного и пойманного, заслуживающего самой лютой кары и наказания, а сам идет и принимает это наказание. Невинный за виновного. И это нам Страшный Суд. Не в том смысле, что нас теперь всех накажут за то что мы были немилостивые, нас не простят, за то, что мы не прощали. А в том смысле, что, взирая на такого Бога, мы судим сами себя, совесть наша судит и говорит нам, мы совсем не такие. Мы не такие, как наш Бог, и нам такой Бог не сильно нужен. И то, что Он нам не нужен такой, что мы вместо любящего и милостивого воздвигаем себе гневного и мстительного — это тоже нам Суд.

Заложенное в нас Богом желание Законной Справедливости, чтобы мы не переубивали тут друг друга, что бы мы тут как-то уравновесились, оно давно уже заменено Христом призывом к любви и милости. Милости хочу, а не жертвы. Милости. О ней писал Николай Японский. Не та милость, милость грозного судии, а милость матери, милующей свое дитя.

Грозный карающий Христос на кресте, кричащий своим распинателям:

— Вы, блин, у меня еще получите!

Как это близко, как это нам желанно.

Все эти замечательные истории про то, как льдиной отрезало голову Саломее в отмщение за голову Иоанна Крестителя. Или про Николая Чудотворца, давшему по морде Арию.

— Суки! — кричит Христос с креста, — Ну только дайте добраться до престола моего!

Что? Кощунство?

Льна курящего не угасит. И трости надломленной не преломит — это наш Бог. В страшных дырах гвоздинных, в уколах от длинных шипов тернового венца, с содранной кожей на спине от немилосердных побоев приходит к нам Царь Славы, Творец и Владыка Вселенной. Не просто отменяет нам наши законные, положенные нам наказания по Закону Справедливости. А Принимает все эти наказания на Себя. Невинный, за нас виновных. Он не просто говорит нам о милосердии, Он Сам и есть Милосердие.

Подражайте мне, как и я Христу, говорит Апостол. Вот в этом подражать. В невозможном, в том, чего нам ужасно не хочется, что нам невыносимо, что нам нежеланно, подражать в Милости. Поклоны-то мы все сделаем, и без мяса и молока пересидим 49 дней. А вот будем ли мы милостивы? Простим ли? Хотя бы встанет ли перед нами образ поникшего головой, умершего в страшных мучениях на кресте Христа, когда руку занесем для ответного удара?

Нет-нет, любовь и милосердие никогда не восторжествуют на Земле. Никогда не станут всеобщим добровольным желанным законом наших сердец. Не стоит этого опасаться.

Но каждый, зная, видя перед собой милостивого Бога на кресте, может себя немножечко понуждать к тому, чтобы хотя бы начать с собой разговор о милосердии, о любви, о прощении. Не абстрактно как-то и так вообще. А в каждой нашей обиде. В каждом нашем ущербе от других людей. маленьком или большом. Даже если не получается прощать, даже если не получается быть милостивым, просто хотя бы понимать. Вот тут мог простить и не простил. Вот тут мог помиловать и не помиловал. Это уже нам хорошо. Это уже разговор со своим сердцем.

Проповедуя милостивого Бога, мы проповедуем милостивого человека.

Илья Забежинский