СИНЕРГИЯ ЕРЕТИКОВ

В пору своего сознательного воцерковления, помимо прочих новых тревог, вошедших в мою жизнь, я был подвержен страху впасть в ересь. Причем «впасть» — практически как в открытый канализационный люк провалиться, то есть, например, задуматься о чем-то «опасном», или прочесть какую-нибудь «опасную книгу», да и заразиться почерпнутой идеей, которая собьет меня с истинного пути. Консервативный отец N, появившийся на приходе в пору очередной «рокировки батюшек», даже Евангелие рекомендовал читать не иначе, как под чутким руководством духовника, потому как «от ветра головы своея» и в Святом Писании можно вычитать такое, что и веру-то потерять можно, и в ересь впасть. Нужно отдать батюшке N должное, ибо прозорливый отец оказался: начитавшись Евангелия я, в конечном счете, впал в «Лютерову ересь», да так там и увяз до сих пор.

Ну да шутки шутками, а ересь — вещь серьезная. И размышляя о ней, ее опасности и о риске эту страшную хворь подцепить, я пришел к неутешительному выводу: мы, верующие, все еретики. Хотя, если сравнивать ересь с каким-нибудь вирусом, то все не так уж страшно: одно дело, когда болезнь избирательна и косит отдельных людей, какие-то категории их, внушая страх оставшимся, и совсем другое, когда ее как-то переносят все, при том и Церковь Христову врата адовы не одолевают, и литургии служатся, и в набат никто не бьет о том, что паства сплошь в язвах духовных.

Кого только в истории христианской Церкви не считали еретиками! И кто не считал: взойдет, к примеру, на византийский престол император-иконоборец, и начнут иконоборцы гнать иконопочитателей, как безнадежных еретиков; а появится на престоле иконопочитатель, и вот уже иконоборцев гонят и терзают, подвергая всем возможным анафемам. Удобнее всего, конечно, звать еретиком того, над кем имеешь преимущество, например — заступничество властей предержащих, могущих отступникам и исказителям вероучения, не дожидаясь небесного воздаяния, на земле устроить плач и скрежет зубовный. Сейчас на официальном уровне «церковные спикеры», конечно, званием еретика не разбрасываются, не считая области внутренних дел, где еще можно, хотя и нежно, беззлобно, шугануть каких-нибудь «еретиков-царебожников».
А между тем, если мы еретиком будем считать не только богослова, в своих рассуждениях зашедшего «слишком далеко», но и всякого верующего, у которого имеется свой субъективный взгляд, свое особое восприятие вероучения и религиозного опыта, своя, наконец, «иерархия ценностей» внутри его исповедания веры, то окажется, что всякий верующий — еретик. Разумеется, есть такие основания вероисповедания, которые объединяют верующих — единобожие, или вера в искупительную смерть Иисуса Христа, в его Воскресение и т. п., — но ведь и еретиков первого тысячелетия с «не-еретиками» объединяли те же основания, что не мешало множиться различиям, в том числе несовместимым. Так что и единство христиан в рамках одной конфессии (православия, например) можно считать видимым или формальным объединением еретиков, которые просто недостаточно последовательны в выражении своих еретических убеждений.

В XVIII веке Иммануил Кант представил миру величайшую загадку человеческого познания — непознаваемую «вещь-в-себе», недоступную человеку, ограниченному специфичными характеристиками восприятия, физиологией и т. д., словом, «человечностью». Но не в меньшей степени, чем родовыми ограничениями, скован человек границами своей индивидуальности. Вспомним старый мыслительный эксперимент, когда некий лектор говорит аудитории: «Не думайте о белом слоне!», и каждый, вероятно, кто услышал его, непременно об этом белом слоне подумал. Но пойдем дальше — если опросить каждого из участников подобного эксперимента, не выяснится разве, что каждый в отдельности вообразил себе своего, особого слона, не похожего на других? Иной степени белизны, иного размера, в ином окружении, позе, с седлом или без, с погонщиком, кольцами на бивнях и т. д. Короче говоря, получится стадо разных белых слонов, хотя и слонов, и белых (вышеупомянутые общие основания), но все же очень разных.

Не то же ли самое должно происходить и в области религии, где, услышав Благую Весть с амвона, каждый слушатель, несмотря на общее послание, представит и воспримет своего Христа, своего Бога, свое Спасение и путь к нему? Не говоря уже о том, что христианство за тысячелетия существования обросло таким обилием культурных слоев, что выбирать и «еретичествовать» (один из вариантов перевода исходного понятия — «выбор») можно по бесконечному количеству поводов. При том что слова «ересь» и «раскол» для уха верующего человека звучат одинаково тревожно, взывая к перманентному стремлению к очищению и возвращению «к корням» («апостольской», «катакомбной церкви», «вере отцов и дедов», «вере угольщика» и т. п. идеализированным периодам и состояниям «изначальной чистоты»), реальная борьба с еретическими тенденциями представляет собой какие-то локальные операции по преследованию отдельных, наиболее заметных групп инакомыслящих, умудрившихся досадить своей активностью устоявшимся структурам. «Мирных еретиков» внутри церквей в худшем случае увещевают, а чаще — не замечают. Всякие курьезы народной веры и тому подобные явления становятся темой для приходских анекдотов и кочуют из одной лекции апологетов в другую, но никто всерьез не называет их свидетельствами еретического заражения.

Конечно, скажут иные церковные либералы, в Церкви есть простор и для индивидуального переживания религиозного чувства, соблюдалась бы разумная мера таких маневров. Но тут уж почти как на старом советском плакате: «недалеко от болтовни и сплетни до измены». Еще будучи православным неофитом, я страшился причащаться в осуждение себе, недостойно — то есть, без длительной внутренней и внешней подготовки, без нравственного перековывания себя, поста и предписываемых молитвенных правил. Тогда одна пожилая прихожанка, озаботившись вполне искренне судьбой моей терзаемой души, уговаривала меня «попоститься на недельке в среду и пятницу, исповедаться и причаститься», потому что, в ее представлении, необходимо регулярно, каждую неделю принимать Святое Причастие. И не важно, что священник на том же приходе постоянно напоминал, что к Причастию надо готовиться и подходить серьезно — сердобольная старушка считала, что это все не так важно, а важнее — сам факт Причастия. Разве это не ересь, пусть даже «маленькая»? И к тому же, на моей памяти, в приходе никем не замеченная. И я не единожды встречал подобное отношение, что главное — «ухватить от благодати».

А почитание икон, доходящее до фетишизма и идолопоклонства, когда каждый образ не только почитается по-разному, но наделяется свойствами и личностными качествами, словно это не портрет одной и той же сакральной личности, а самостоятельная личность, заключенная в материальном объекте? Разве не становится поклонение материальным святыням, «прикладывание», «лобызание» и прочее стремление прикоснуться, «пощупать» священное и чудесное, для многих самоценным, непосредственной целью посещения храма? Но разве эта ересь осуждается, считается ересью? Нет, она переходит в анекдоты про суеверных старушек (хотя причастны к ней не только наивные, необразованные бабушки, вышедшие из мира крестьянской мифологии) и подобных им умилительных персонажей приходского фольклора. Опять же, за это можно пожурить, но куда как чаще мне приходилось слышать призыв к терпимости — «Господь по нашей слабости попускает… Им это нужно… Им так понятнее…» А не оправдание ли это тенденций, могущих и уводящих далеко-о-о от Христа и Благой Вести о Нем, к ставшим притчей во языцех «матронушкам-провидицам», «коровьим богам», землицам со святых могилок, святым мотыжкам, чугункам, креслам и шляпам? Не ересь ли это, не искажение вероучения?

Тем смешнее кажутся «дипломатические маневры» многих знакомых мне семинаристов и даже священников из «просвещенного клира», когда они едва ли не с заговорщическим видом говорят, что «на самом деле все это не важно, все эти поклонения, невероятные жития, фетишизм и т. п.», а главное-де это Христос, и так далее, вплоть до высказываний и признаний едва ли не в протестантском духе. А зачем тогда, спрашивается, вы, люди, определяющие жизнь церкви, ее живую мысль, ее «мозг», не побоюсь этого слова, зачем вы культивируете все эти «послабления по немощи нашей», будто бы необходимые «духовной черни», склонной творить себе материальных идолов и выдумывать «бабьи басни», одна чудеснее и сказочнее другой? Разве это не цинично, не напоминает обвинения воинствующих атеистов и всех врагов религии в целом и христианства в частности, в злонамеренном «одурманивании» людей с целью сохранения над ними контроля, власти? А если не так, то зачем завлекать в лоно церкви Христовой язычников «послаблениями», идолами и магией под видом дополнительных внутренних культов и наслоений, создавая условия для цветения той самой ереси, с которой испокон веков церковь борется?

Скажут, что Арий или Пелагий несли для церкви и ее учения большую угрозу, чем суеверные старушки, для которых каждая икона Божией Матери — это отдельное божество со своим характером и свойствами, или чем «царебожники», чуть ли не провозглашающие Николая II вторым Спасителем (специально для русского народа, не иначе). Но при беспристрастном рассмотрении христианской истории разве мы не обнаружим, как слой за слоем изначально простое и вполне ясное евангелическое учение, которое апостолам следовало нести всем народам (причем, что важно — не навязывая, так что роль первых миссионеров сводилась не к тому, чтобы навязать или хитростью, посулами и послаблениями привлечь в паству неофитов, но только сообщить Благую Весть), обрастает новыми и новыми формами религиозных практик и поведения, мысли и сознания, так что христианство превращается в «религию, где есть место всему», от возвышенной мистики и до примитивного культа предков и магизма?

Но от того, чтобы объявить этот долгий и сложный (и, конечно, чрезвычайно интересный для историка религии) процесс синергией еретиков, действовавших с той или иной степенью безнаказанности (кому — лавры вселенского учительства, кому — костер), христиан предохраняет представление о богодуховенности. О том, что одни принимали решения и меняли церковь движимые самим Духом Святым, выполняя Волю Творца и истинного Главы Церкви, а другие — еретики, вероотступники — действовали по наущению дьявола или «от ветра головы своея», прельщенные «мудростью мира сего» и обезумев от гордыни.

Вот только, признаюсь, изучая историю церкви, пережив опыт и религиозного формализма, и фанатизма, и кризиса веры, я глубоко сомневаюсь в этом разделении и не считаю, что так уж просто разобрать, где на этом тяжелом, величественном и кровавом пути действовал через нас, христиан, Господь, а где зло, впечатанное в человеческую природу, каковое я и называю дьяволом, вносило свои коррективы…

Алексей Добровольцев

https://ahilla.ru/sinergiya-eretikov/