Почему-то мне вспомнился один случай.

Это был примерно 2008 год. Я работала мерчендайзером, ездила по магазинам, расставляла там йогурты. И вот стою я однажды на остановке, жду трамвай. Лето, тепло, красота.

(Важная ремарка — в то время ко мне, как магнитом притягивались странные люди везде. Вот просто в любом месте и в любой аудитории — кто самый странный, тот ко мне. Алкоголики на улице имели привычку вцепиться мне в руку и начать что-то рассказывать. А я замру, значит, и слушаю. Всех. Как-то на другую работу ко мне ходил мужчина и рассказывал теории о том, как важно понимать значение слова ихтиозавр. Я даже один раз вышла с ним прогуляться во время обеденного перерыва. Не знаю, зачем. Просто послушать его. Человек же ко мне пришел. Потом, кстати, больше не приходил. Наверное, всё рассказал).

Так вот, стою я и жду трамвая. Смотрю по сторонам. Замечаю мужчину в майке и в наколках, товарищ явно тюремного вида. Я бы сказала даже, не мужчина, а дядька. Он был взрослый и достаточно суровый, хотя и не особо крупный телом. Я все равно напряглась, думаю «Господи, только бы он меня не заметил, ну пожалуйста». Чует мое сердце, что привяжется ведь, если заметит. Я понятия не имела тогда, лет в 19-20, как от них всех отвязаться, а задерживаться не хотелось, все-таки у меня шел рабочий день. Да и просто я того мужчину интуитивно испугалась.

И вдруг случается следующий момент: приезжает трамвай, к слову, который ходит редко. Нужный мне. Я направляюсь к двери, чтобы войти, а этот мужчина внезапно оказывается рядом и спрашивает, куда идет трамвай. Я отвечаю «в центр». Дальше происходит то, чего я никак не могла ожидать в тот момент. Этот мужчина хватает меня за руку и начинает плакать. «В церковь? Милая, ты помолись там за меня, я столько зла в жизни сделал…». Трамвай уезжает, я, конечно, задерживаюсь. Внезапно тот, кто казался мне пугающим и опасным, превратился в человека, который нуждался в Божьем прощении, в том, чтобы облегчить свою тяжелую ношу на сердце. «От меня ведь жена ушла, не выдержала меня. Я сидел, за дело сидел, я не могу ее винить, я ведь все понимаю».

А вот я стою и понять не могу — «Господи, да кто я? Я всего лишь верующая девочка, я не видела тюремной жизни, не вращалась в преступных кругах, я ему в дочери гожусь, кто я, чтобы поддержать этого человека? Разве я могу?».

Меня всегда поражало, как люди из совсем других кругов, из совсем другой жизни открывали мне свою боль, свою жизнь, какой бы юной я ни была. Это всегда через всю жизнь было для меня загадкой — почему я? Ведь у меня нет такого опыта, как у них.
Может, конечно, это и к лучшему, что у меня странный инстинкт самосохранения, из-за которого я не убегаю от опасности, а начинаю ее разглядывать (есть не только рефлекс «бей или беги». Есть еще мой авторский — стой, смотри и слушай). Может, что-то непонятное мне самой, что есть во мне, способно поддерживать человека, даже если наши истории абсолютно разные? Может быть, вот этот рефлекс — остановиться и прислушаться к человеку — не такая уж и слабость?

«Ты помолись за меня в церкви, куда ты едешь» — плакал мужчина, держа меня за руку. Всего лишь одно слово, которое он услышал неправильно, стало ключом к его душе. Душе, которой, очевидно, было очень больно. Иногда плоды и результаты собственных поступков способны раздирать сердце даже тех, кто кажется на вид непробиваемым и суровым. Внутри-то человек всегда наедине с собой, со своей совестью, со своим одиночеством. Ему было на вид лет 50. Страшно быть взрослым с такими результатами жизни, от которых плачешь на улице. Страшно стоять перед самим собой, как на суде, и понимать, что времени что-то изменить может и не быть. А даже, если бы и время было, иногда изменить последствия сделанного невозможно.

«Я могу помолиться с вами прямо здесь. Хотите, я помолюсь вместе с вами?». Мужчина оторопел и сказал, что не достоин, что он слишком плохой для Бога. Но согласился, и мы тогда помолились. Точнее, молилась я. Вслух. Посреди уличного шума проезжающих за остановкой машин. Мужчина держал мою руку и внимательно слушал, плакал. Я ведь молюсь очень просто, говорю с Богом, как с человеком. Слова понятные, на обычном русском языке, а не заученный текст на старославянском, поэтому они касались его сердца. В конце я сказала «аминь», мужчина сказал «спасибо». И стоял такой успокоенный и мирный.

Пришел другой «мой» трамвай. Мужчина отпустил меня, благодарил и желал добра. Я сказала ему на прощание, что буду за него молиться, но он тоже может говорить с Богом, когда захочет. Сам. Что ему тоже можно. И уехала дальше по своему маршруту.

Что было с мужчиной потом, конечно, я не знаю. Я не брала его телефон, поэтому остается только надеяться, что он смог что-то в жизни изменить, наладить, пережить что-нибудь светлое и хорошее. Самое главное — смог простить себя и принять прощение Бога и людей.
Иногда я вспоминаю его и молюсь, хотя, возможно, его уже нет в живых.
______________________________________
Почему-то я никогда в таких случаях (а это не единичный пример) не звала людей в свою церковь. Не знаю, почему. Вот этого мужчину же можно было пригласить, написать ему на бумажке адреса, куда он может прийти. Не помню, чтобы я сделала это.

В момент таких душевных откровений я думаю только человеке и Боге, о том, чтобы человеку стало лучше, чтобы он обрел надежду и поддержку, чтобы ему стало легче на душе, чтобы что-то в его жизни изменилось — то, что гнетет или вызывает чувство вины, например. Или отношения с кем-то. Отношения с самим собой, в конце концов. Показываю на личном примере, как можно с Богом говорить, и что это не сложно. В конце концов, моя открытость — это тоже часть Божьего принятия, маленький пример, потому что меня этому именно Бог и учит.
Но я не записываю себе телефон, чтобы потом как-нибудь позвонить и спросить, как человек себя чувствует, как его жизнь.
А может, нужно было.

Где грань между свободой и заботой? Между заботой и навязчивостью? Между искренностью и пропагандой?
Что касается церкви, мне всегда казалось, что это личное. Что если человек ощутит Бога в своей жизни, и ему захочется найти церковь, он ее найдет. Поэтому я могу поделиться только Богом, личным опытом и верой, а остальное доверить самому человеку, ведь это его свобода и его собственный путь.

И всё-таки я надеюсь, что даже такие моменты поддержки для людей не прошли бесследно. Что потом у них появилась какая-то альтернатива в жизни и хотелось жить по-другому, не так, как прежде. Точнее, хотеть-то люди хотят, раз они делятся и открываются. А вот альтернативу для себя видят не всегда, особенно, если уже наболело. Я не звала в церковь, но звала Бога в их жизнь. Иногда важна именно личная внутренняя альтернатива — какой-то еще вариант, который щелкает у человека. Мысли «я достоин внимания», «я смогу», «я могу быть прощен», «что-то еще можно сделать» — иногда та самая альтернативная идея, с которой начинается новый разворот событий. (Потому что, к примеру, одно только чувство вины становится скрытым личным адом многих, кто не дает себе даже шанса на прощение и исцеление. А сколько еще бывает видов личного ада?).

Взрослые люди, по чьей вине случилось что-то страшное.
Преступники.
Подростки, у которых была тяжелая жизнь.
Подростки-преступники.
Все, кого успела удержать от суицида. Их было много. Больше 10 за один год.
Случайные встречные на улице, которых я поддержала.
Матери, с которыми я молилась об их детях.
Дети, с которыми я молилась об их матерях.
Одинокие.
Многие-многие люди, которые в глубине души хотели иметь надежду, что может быть в их жизни что-то по-другому.
И тот мужчина с остановки трамвая, который услышал не «центр», а «церковь».

Искренне надеюсь, что все они услышали что-то еще важное для себя потом, в дальнейшей жизни. Прямо или между строк. Важное, нужное, лично понятное, дающее силы. Главное, чтобы вовремя. Ответы на вопросы, ответы на самого себя. Каждому ведь нужно что-то своё.
Я же не Бог.
Я просто девочка, которая может пропустить трамвай, чтобы помолиться с человеком.

Алена Калугина
https://vk.com/ak.fairy?w=wall9485228_27211%2Fall