«Представим себе женщину, заточенную в темницу. Там она рождает и растит сына. Он растет, не видя вокруг ничего, кроме стен темницы, соломы на полу и маленького клочка неба, различимого сквозь зарешеченное окошко – оно так высоко, что только небо в него и видно.

Эта несчастная прежде была художницей, и, когда ее бросили сюда, она смогла утаить от тюремщиков блокнот и коробку с карандашами. Не оставляя надежды на освобождение, она учила сына о мире, которого он никогда не видел, старательно изображая этот мир в своем блокноте. Она стремилась показать ему, как выглядят поля, реки, горы, города и волны, набегающие на песок пляжа.

А сын был послушным мальчиком и всей душой желал поверить матери, когда она говорила ему, что этот диковинный внешний мир куда интереснее и прекраснее всего, что он видел в их темнице.

Иногда у него даже получалось в это поверить. В общем, все шло сравнительно неплохо, пока однажды, он не сказал нечто, заставившее мать замереть в недоумении. Минуту или две они молчали не в силах понять друг друга. Наконец ее осенило: все эти годы он понимал ее неправильно. «Но ты же не думал, – изумилась она, – что реальный мир состоит из линий, нарисованных карандашом?» «Как же так, – сказал мальчик, – неужели там нет ни одной черточки?»

И мгновенно образ внешнего мира поблек в его сознании. Ведь оказалось, что линий, из которых складывался этот образ, не существует. Он понятия не имеет обо всем том, что не нуждается в линиях и по отношению к чему они всего лишь перенос – о колеблющихся на ветру верхушках деревьев, солнечных бликах, пляшущих на водной глади, о цветных и трехмерных предметах, не ограничиваемых линиями, но вновь и вновь проявляющих свои очертания так тонко и многокрасочно, что передать это не способен никакой рисунок.

Ребенок думает, что реальный мир менее реален, чем рисунки его матери. Но на самом деле, все наоборот: он лишен линий потому, что несравненно более реален.

Так и с нами. «Еще не открылось, что будем» [1 Ин 3:2] – но мы можем быть уверены, что будем больше, а не меньше того, чем были на земле. Наши природные переживания (ощущения, эмоции, воображение) не более чем рисунок, линии, начерченные карандашом на листе бумаги.

Если в новой преображенной жизни они исчезнут, то так, как исчезает карандашный штрих при взгляде на живой пейзаж. Не как свеча, которую задувают, а как свеча, пламя которой становится невидимым, потому что кто-то поднял занавеси, раздвинул шторы и впустил в комнату лучи взошедшего солнца».

Клайв Льюис, из проповеди, произнесенной в часовне оксфордского Мэнсфилд-колледжа на Пятидесятницу 1944 года