Петя, скажи, менялись ли взгляды Михаила Петровича со временем или, может быть, под влиянием обстоятельств?

В том, как папа нас воспитывал, можно проследить динамику его личностного роста и развития. Сначала в его понимании Бог – это строгий, требовательный судья, который внимательно следит за тем, чтобы все вели себя правильно. Это проецировалось на его отношение к нам, детям. Он не позволял себе расслабиться рядом с нами, и требования его были довольно жесткие. Я помню, как он меня довольно серьезно наказал ремнем.

А за что, Петя?

За непослушание (смеется). Они с мамой в воскресенье пошли на вечернее богослужение, я остался дома, и мне было сказано, что до их возвращения никого домой пускать нельзя. Мне было лет 8–9 тогда, и у меня были друзья, одного я пустил домой, а другого оставил за калиткой. Тот, который остался на улице, разозлился, взял камень, кинул в окно и разбил его. Папа с мамой пришли, увидели разбитое окно, спросили меня, что произошло.

Я им все рассказал. Я ослушался, значит, должен был получить наказание, и я надолго это запомнил. Это единственный случай, когда я был больно и серьезно наказан. Но я помню, что меня наказывали не со зла, не в гневе. Это было осмысленное наказание, перед этим был
разговор, объяснение: я тебя должен наказать, чтобы ты понял, что нельзя так поступать.

Я считаю, что папино достоинство было в том, что это происходило не под горячую руку. И после этого он не сердился на нас, даже чувствовал свою вину за то, что вынужден был сделать. И он пытался показать, что любит нас, что он все равно отец наш.

Потом к нему пришло более широкое понимание характера Божьего, что Господь наш не требовательный судья, а милостивый Спаситель. Этот евангельский аспект сильно изме-нил его, он стал другим человеком. Это было в конце 1970-х годов. Он стал по-другому к
людям относиться, к семье, к детям, и в этом отношении было больше понимания, прощения, снисхождения. И мы, конечно, этому радовались.

Как ты считаешь, с чем это связано?

Дело в том, что адвентизм пришел в Россию из Германии, и он пришел в интерпретации нескольких служителей, которые видели лишь одну сторону Бога – требовательного судьи. Это был один из кренов адвентистской теологии.

А когда папа первый раз в 1970 году поехал
за границу, он встретился с людьми из адвентистской церкви, проповедующими подлинное Евангелие, и это для него стало колоссальным открытием. Как будто он внезапно открыл,
что Земля – не центр Вселенной! Это для него была настоящая революция сознания, и он жадно стал впитывать эти знания и новое понимание слова Божьего. Именно это понимание природы евангельской благодати и повлияло на него.

Он почувствовал, что между человеком и Богом должны быть другие отношения, и это не могло не отразиться и на его отношении
к другим людям, к нам, детям. Мы стали чувствовать больше его тепла и любви, меньше строгости и непреклонности. Как будто он понял, что мы все – люди, и мы все можем ошибаться, у нас есть слабости – такова природа человека.

Мне Михаил Петрович всегда казался очень цельной личностью, человеком, у которого не было сомнений, который шел по однажды выбранному пути…

Нет-нет. Он менялся, он готов был учиться, и он был очень открытым. Если он видел что-то новое или вдруг понимал то, чего раньше не понимал, он был готов менять свою точку зрения.

Петр Кулаков об отце, Михаиле Петровиче Кулакове,
В книге «Мы только стоим на берегу»