11 сентября 2002 года мне позвонили с одной христианской семейной радиостанции по поводу телефонного интервью. Я приготовился рассказать о своем опыте работы в Нью–Йорке за двенадцать месяцев, прошедших после атаки террористов, и о том, что у нас появилась возможность научиться любить этот город и его людей. Но пока я ждал своей очереди в прямом эфире, я услышал, как двое ведущих расхваливают христианство и в буквальном смысле снисходительно говорят о мире в целом. Растерянный и слегка ошеломленный услышанным, я понял, что совсем не готов к интервью. Когда ко мне обратились в прямом эфире, я запаниковал и в ответ на первые, предварительные, вопросы, пробормотал что–то невнятное, лишь бы выиграть время и обдумать ответ на вопрос, который, как я уже понял, вскоре прозвучит. И он был задан точно в срок все тем же знакомым баритоном ведущего христианского радио:

— Пастор, скажите, вы не замечали, что в Нью–Йорке после трагедии люди с большей готовностью принимают Благую весть? Разве они не стали более восприимчивы к ней? У нас есть шанс завоевать этот город для Иисуса?

Я судорожно сглотнул — раз, потом другой. И за долю секунды, прежде чем заговорить, почувствовал, что конфуз, который должен был настигнуть этих двух покорителей мира, неминуем.

— Нет, — нервно признался я, и вдруг меня прорвало: я заговорил быстро, чтобы меня не остановили. — Нью–Йорк — прекрасная возможность для нас, христиан, кое–чему научиться. Большинство местных жителей считают, что воспринимать мир так, как мы, — значит сделать в нравственном отношении шаг назад. Для них христиане — не преданные последователи Иисуса на земле, а люди, одержимые своей религией. Нас считают людьми, которых, в отличие от Иисуса, на самом деле не интересуют земные страдания: нами движет потребность увеличить поголовье поклоняющихся Великому Иисусу на небесах. Они гадают, почему именно мы первыми бросаемся решать проблемы мира с помощью оружия, а не терпением и смирением. Я пришел к выводу, что именно нам после 11 сентября необходимо обратиться к путям Иисуса. — И я умолк.

Пояснений они не попросили. Внезапно они заговорили о чем–то совершенно постороннем, словно и не слышали меня. Интервью быстро закруглили, я не пробыл в эфире и половины обещанного мне времени. Повесив трубку, я завертелся в офисном кресле, потом уставился в далекую воображаемую точку, ожидая, когда уйдет нервная дрожь, и надеясь, что тиканье часов на стене подействует как акупунктура и принесет мне облегчение.

Я думал о моей собственной религии, осознавая, что именно наш комплекс превосходства превращает нас в низшую силу из всех, которые меняют мир к лучшему.

Но взглянув на ряд книг, недавно изданных новыми авторами, я почувствовал, что есть надежда. В этих книгах обсуждалась давняя одержимость христианства властью, жажда добиваться ее любыми путями в каждый исторический период — от времен императора Константина до эпохи императора Консьюмеризма. Меня утешило, что новое поколение пасторов, активистов, художников и писателей сумело высказаться за учение Иисуса и открыть множество поразительных примеров христианского смирения — и отдельных личностей, и общин, в прошлом и настоящем, любящих и меняющих мир.

Кроме того, я понял, что в наших самых обыденных обрядах и обычаях мы видим не того Бога, которого видят желающие «завоевать Нью–Йорк для Иисуса».

Самир Сельманович «Это все о Боге»